Светлана Замлелова - Абрамка

Наталья Алексеевна нередко совершала довольно странные поступки, объяснение которым находилось не сразу. Это была особа довольно крупная, ширококостная, с сильными руками и большой грудью. Впрочем, несколько сутуловатая. В лице её всегда было что-то напряжённое, даже когда она смеялась. Усиливали это впечатление губы – тонкие и бесформенные.

Главная странность Натальи Алексеевны заключалась в том, что, будучи нрава тихого, она то и дело удивляла всех суждениями настолько циническими, что и видавшие виды, тёртые и потасканные люди приходили в смущение. Странность довольно распространённая, среди людей, желающих казаться . Желание казаться толкает человека на несообразные поступки. Наталье Алексеевне, очевидно, рассудилось, что чем циничнее и бессердечнее будут её деяния и суждения, тем более здравого смысла и ума проглянет за ними. «Никаких сантиментов!» – был её девиз.

Ивану Петровичу Наталья Алексеевна так и объявила:

– Я тебя люблю, Ваня, но выбираю деньги!

Хотя и денег-то особенных тогда не было. А вероятнее всего, что Наталья Алексеевна сочла такого рода поступок за проявление ума, а момент подходящим, чтобы ум свой кому-то показать. Хотя сегодня до нас доходят слухи, что второй супруг Натальи Алексеевны неплохо устроен и даже, кажется, имеет отношение к известному банку. Впрочем, совсем недавно пришло известие, что Наталья Алексеевна в тюрьме, и что будто бы она наняла убийцу для расправы с конкурентами мужа. Иван Петрович, когда узнал, совершенно растерялся и долго восклицал, что «этого никак не может быть». Но потом признал, что именно этого или чего-нибудь в этом роде он как раз таки ждал и боялся.

После развода с Иваном Петровичем Наталья Алексеевна хотела забрать дочку, бывшую тогда четырёх лет. Но Иван Петрович вмешался и проявил неожиданную твёрдость характера, настояв, чтобы девочка осталась с ним.

А примерно через год Иван Петрович женился на моей матери. Точнее было бы сказать, что мать женила его на себе. А я так думаю, что кто бы ни позвал его тогда – за любую бы пошёл. И удивляюсь: как могло случиться, что никто до моей матери не успел подхватить этакого жениха.

Мне было тогда три года. Наверное, я была так мала, что Иван Петрович поначалу не замечал меня. По-моему, однажды он удивился, заметив, что у него теперь две дочери. Впрочем, меня никогда почему-то не замечали. Сначала и вовсе скользили по мне взглядом. Потом, стоило мне раскрыть рот, начинали смеяться или грубо одёргивали. Мне всегда казалось, что я всем только мешаю и всех раздражаю. Первое слово, в котором я правильно проговорила «р», было слово «дрянь». Иногда так называл меня мой настоящий отец. Когда родители мои развелись, мы с матерью убежали в другой город, где вскоре мать вышла за Ивана Петровича. Убежали, потому что отец даже и после развода не оставлял мать в покое и, случалось, её поколачивал. А бийца был убеждённый. Убеждения же его сводились к тому, что «женщину надо учить». Сколько я помню отца, человек это был маленький, тщедушный и пьяный – как говорится, у нашего Тита и пито, и бито. Чему уж он там учил мать – не знаю. Но иногда, грешным делом, почти его понимаю. Есть такая эмблема – змея, кусающая себя за хвост. По-моему, с матерью давно уже происходит нечто похожее.

Войдя в семью Ивана Петровича, мать поставила своей целью доказать, что она «не какая-нибудь там», а высокодуховная личность и не без талантов. Происхождения мать действительно самого простого. Семья же Ивана Петровича хорошая, с традициями. Так что мать поначалу и оробела. Но тут же в припадке гордости возненавидела новых родственников самой лютой ненавистью. А заодно вспомнила о каком-то троюродном брате, игравшем в Новгородском драматическом театре, и навыдумывала мне необыкновенных музыкальных способностей. За что мне очень скоро пришлось отдуваться в музыкальной школе, а после – в училище.

Вместе с тем, в характере матери прижилась непреодолимая потребность жалеть себя. Родных же Ивана Петровича мать назначила себе в обидчики. Потребность обидеться и пожалеть себя со временем становилась всё неотвязнее. К тому же всякий раз мать обнаруживала, что удовлетворения от обид и обвинений она не чувствует, да и родственники как будто мнения своего не меняют. Всё это вместе только распаляло несчастную, заставляя буквально на каждом углу кричать о брате-артисте и о моих музыкальных дарованиях.

Возможно, и был момент, когда кто-то из родни Ивана Петровича косо взглянул в сторону матери. И этого оказалось достаточно – мать, повидавшая и жестокость, и несправедливость вспыхнула мгновенно. Озлобленная, приучившаяся уже жалеть себя, мать не привыкла только прощать и запоминала каждую маленькую обиду. Лелеемые обиды, понуждали мать злорадствовать и злословить, привычка жалеть себя заставляла видеть обиды там, где их не было. Круг замыкался.