Берли Догерти - Здравствуй, Никто

Владей небесной я парчой Из золота и серебра — Рассветной и ночной парчой Из дымки, мглы и серебра, — Перед тобой бы расстелил, Но у меня одни мечты; Свои мечты я расстелил, Не растопчи мои мечты.

Я купил открытку и написал на ней эти строки. Подписываться не стал. Ноги сами понесли меня на ее улицу, а в голове по-прежнему звучали эти стихи. Я подумал: хорошо бы зайти и попрощаться, это все-таки по-человечески. По крайней мере, звонить ей я точно не стану, надоело, когда вешают трубку. Они отгородили ее от меня высоченной стеной, которую не перелезть и не сломать; даже подкопаться под нее нельзя — слишком глубокий фундамент. Так они ее любят, но странная какая-то эта любовь. Я шел по улице мимо ее дома, краем глаза поглядывая на окна и крыльцо. Аккуратный домик, ничего не скажешь. У них, видно, деньжата водятся. Странно: раньше мне такая мысль даже в голову не приходила.

Я устал от этого молчания. Словно кто-то залепил мне уши и рот пластырем. Поговори же со мной!

Не помню, как я оказался в библиотеке, где работает отец Элен. Заметив меня, он улыбнулся и подошел.

— Ну, как у тебя дела с гитарой? Конечно, я знал, что он скажет это.

— Нормально. — Взгляд мой устремился в окно, но я успел вернуть его прежде, чем это могло показаться нелепым. — А как дела у Элен, мистер Гартон?

Он немного смутился. Я всегда знал, что он классный парень. То есть он никогда не станет намеренно огорчать кого бы то ни было. Сейчас он, судя по всему, обмозговывал, что сказать: ведь говорить о ней со мной ему не позволено, но деваться некуда — вот он я.

— Ну, она стала такая большая, — он задумался. — Круглая, как картошка. Я сглотнул.

— Мистер Гартон, я уезжаю послезавтра. Вы можете… вы не передадите ей это? — я протянул ему открытку.

Можно было подумать, я вручил ему живую змею, потому что он абсолютно не знал, что с ней делать: то ли отбросить ее и растоптать, то ли поскорее сунуть в карман, то ли разглядывать и восхищаться ею, как каким-нибудь редким экземпляром. Я так и оставил его в нерешительности. Даже не пожал руки на прощание, как следовало и как он, должно быть, ожидал. Может быть, ему так было бы легче. Впрочем, он уже давно не ребенок, и сам знает, как обращаться с пресмыкающимися.

30 сентября

Вчера я убрала комнату, чтобы подготовиться к встрече с тобой.

Я убрала с полок все книги, всех стеклянных и фарфоровых зверюшек, которых я с детства собираю, сняла со стен глиняные маски и веера, все вымыла и вытерла всю пыль. Все шарфы я тоже поснимала со стен и постирала. Я даже шторы сняла, а потом все повесила сушиться во дворе на веревке. Мать помогала мне с прищепками, она гораздо выше меня. Потом она вернулась в кухню, а я осталась там, засмотревшись на шарфы, порхавшие на веревке. Они были как птицы, хлопающие крыльями, рвущиеся на свободу. Мне казалось, что я тоже взлетаю в небо вместе с ними. Потом я вернулась на кухню, и мы с мамой пообедали. Мы сидели рядом у окна, смотрели на развеваемые ветром шарфы во дворе и молчали. Но мы не чувствовали себя чужими. Мы не запирались друг от друга.

30 сентября

Несколько минут назад я ощутила сильнейшую судорогу, прорезавшую все тело насквозь, от самого основания позвоночника, она словно расколола меня пополам, и центр ее был в самом моем животе. Она захватывала все тело, распирая меня изнутри, и когда мне показалось, что еще секунда, и я не выдержу, все вдруг стихло.

Я не боюсь. Я знаю, что это было.

Скоро ты придешь.

Я застелила кровать. Я приготовила чемодан и поставила его у двери.

Матери я пока не стану говорить, подожду, пока снова не начнутся схватки. Акушерка мне говорила, что они могут продолжаться много часов подряд, иногда даже несколько дней. Мы с тобой оба должны быть к этому готовы. Я и ты.

Дышать надо ровно и медленно. Мне кажется, я слышу, как глубоко в моих венах отдается биение твоего сердца.

Наконец-то. Опять началось. Поперло, не отпускает. Как будто огромная волна, накрывающая меня с головой. Только бы не утонуть. Держаться. Не тонуть.

Скоро ты будешь здесь.

Сама себя не помня, я закричала: «Мама, мама!» Мать ворвалась в комнату, и я попыталась подняться к ней навстречу. Что-то текло из меня. Она обняла меня и не отпускала на протяжении всей следующей схватки. Мне казалось, боль пронзает нас обеих. Мне казалось, что это я рождаюсь на свет. Я кричала во весь голос, а мать так крепко меня сжимала, словно пыталась принять всю боль на себя.

Сейчас она внизу, вызывает скорую. А я никак не перестану трястись.