Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова

– А что Сережа? Ты хочешь знать, не обижаю ли я его? Или ты вообразил, что он меня может обидеть?

– Да Господи, я спросил. Просто спросил.

В руках у пестроголового откуда ни возьмись, появилась бумага. Бумага хрустнула, разворачиваясь, пестроголовый легонько коснулся документа пальцем.

– Тут.

С брезгливой гримаской Аня поставила подпись.

Минуты через три из школьных недр без зонтика и с пластмассовым корытцем, где тесно стояли дискетки вышла Алиса.

– Будем прощаться? – проговорила Алиса, ни к кому в особенности не обращаясь. Но отец и дочь тут же поднялись.

– Алиса!

– Да! – сказала Алиса, окидывая пришельца взором. – Я Алиса и я все знаю. Анюта!

Девочка неожиданно порывисто обняла пестроголового и исчезла. Вряд ли я ошибся, у обоих глаза были на мокром месте.

Алиса, не глядя, протянула в мою сторону корытце с дискетами.

– Спиридон, – произнесла она и решительно встряхнула ключами. – Посетителя проводить. С зонтиком. До машины. – И уже вонзая в скважину ключик. – Пишите. Дочь радуется вашим письмам.

Осыпанный дождем охранник Спиридон вернулся, поставил свой двуручный зонт в углу, и Алиса успокоилась.

– У закрытых школ свои законы, – молвила она, располагаясь у компьютера. Мне показалось, Алиса была рада даже моему присутствию. В этой скоротечной встрече было для нее что-то тягостное, тревожное, что-то опасное. Опасность, похоже, миновала, но несказанные слова томили ее.

– Через час у вас дебют. – Некоторое время щелканье клавиш одиноко рассыпалось в Алисиной комнатенке, потом она оторвалась от клавиатуры и с некоторой, как мне показалось, досадой проговорила:

– В толк не возьму, что вы им скажете?

Я нахально ответил, что не знаю и пригласил Алису послушать. Очаровательная дамочка свирепо фыркнула и снова напустилась на клавиши. И тут в дверь уверенно постучали.

– Оставайтесь, – шепнула Алиса, хотя я и не думал сниматься с места. – Не пожалеете. Да-да! – произнесла она отчетливо, и дверь отворилась и впустила ребенка в очках с невзрачной черной челочкой. Лет двенадцать было дитяти.

– Александр Васильевич Барабанов, – ваш новый педагог, – продекламировала Алиса. Тот немедленно повернулся ко мне и благовоспитанно оцепенел.

– Петр Лисовский-сын, – и направился к факсу. Факс присвистнул, ребенок заправил в него листок, и дело пошло. Плевать ему было, что на него таращатся, как на дрессированную мартышку. Из механизма тем временем выполз ответ, ребенок склонил продолговатую головенку, полюбовался росписью и тут же заслал бумагу еще куда-то.

Ах, черт возьми! Если все они тут такие, лучше удавиться. Лисовский-младший распрямил свои свитки, упрятал их в папочку, с достоинством дернул очкастенькой головкой Алисе и мне и ушел. Я не удержался, высунулся из-за двери и посмотрел ему вслед. Твердо и размеренно ступая, отрок удалялся. Неожиданно он застыл, отвел за плечо свою невзрачную папочку и с непостижимой ловкостью метнул ее в зияющую пустоту коридора. Отчетливо шурша, папка описала эллипс, и Лисовский-младший, вскинув левую руку, остановил ее.

– Никогда не подглядывайте за детьми, – сказала Алиса ворчливо.

– Алиса, друг мой, Алиса, – сказал я проникновенно, как мог. Алиса оставила компьютер и беспокойстве посмотрела на меня. – Скажите мне откровенно, неужели у этого ребенка тоже есть э-э… пара?

– Во-первых, Барабанов, – сказала она назидательно, – никогда и ни от кого в этих стенах не требуйте откровенности. Имейте в виду, в ответ могут потребовать вашу откровенность и очень настойчиво. Во-вторых, у Петра Лисовского есть, как вы выразились, пара. И без всяких «э-э». Петр Лисовский-младший будет замечательным супругом.

Через час по лесенке за спиной у охранника Спиридона я поднялся на третий этаж. Я совсем не думал о том, что стану говорить, отчего-то мне казалось куда более важным разыскать детей. Алиса попросту забыла назвать аудиторию, я же не захотел ее спрашивать. Капризы, полагаю.

Итак, я стоял в пустом, прохладном коридоре и слушал. Дети должны были шуметь. Им надлежало скандалить, глумиться над беззащитным толстяком, лгать во всеуслышание… Но тихо было в коридоре.

Итак, я стоял и разглядывал свое невнятное отражение в паркетных шашках, когда шорох, наконец, долетел до меня. Странно, но в этом шорохе было что-то от тихого звона. Я сделал несколько осторожных шагов и оказался в перекладине школьного коридора, перегибавшегося буквою «П». У окна, выходившего в закрытый двор, вполоборота ко мне стояла Аня Бусыгина, и передвигая горшки с цветами, производила тот самый звенящий шорох. Серенький уличный свет перемешивался с электрической белизною плафонов, и лицо ее казалось неестественно бледным. Темные, почти черные волосы скрывали щеку. Изогнутый блестящий край их походил на лезвие. Я приблизился еще. Девочка была так занята, что не видела меня.