Дмитрий Стахов - Ретушер

– Кисловато! – Он ставит бокал на стол, вытирает губы белоснежным платочком. – Ну так вот, Генка, дела наши следующие. Микрофильмы, как ты уже, наверное, догадался, сделаны с моих документов. Моих в том смысле, что за деньги, за людей, за всю организацию ответственность несу я, я один. Называй меня как хочешь – начальником, лидером, фюрером, без разницы. За мной – огромная сила. Мы сметем все на своем пути, а те, кто не с нами, те против нас. Ничего личного здесь нет. И к Максиму не было, хотя я его и не особенно жаловал: комсомольский выдвиженец, осатанелый ебарь, человек недалекий, без полета. Дерьмо! Но если бы он был с нами – никаких проблем. Мы сделали бы его президентом. А он решил играть сам. Что в результате? – Волохов направляет на меня палец правой руки и произносит «пу-пу!» с намеренным акцентом, словно эсэсовец из фильма о войне.

Я смотрю прямо на него, не отрываясь. Волохов идеален, все в его облике продумано до мелочей, он одет так, словно одеваться ему помогал камердинер. Его кожа чиста, зубы ровные, белые. Черные носки плотно, без единой складки облегают ногу, на туфлях – ни единой пылинки. А главное – глаза, чистые, ясные, прозрачные. Волохов стерилен.

– Ну, тебе уж, во всяком случае, нашего Максима не жаль, – говорит он. – У тебя с ним были счеты. Лиза! Как же, помню… – На его лицо набегает тень воспоминаний, он прищуривается, словно вглядывается в прошлое, легкая морщинка пересекает его высокий лоб.

Волохов поднимается, застегивает пуговицу на пиджаке, стоит надо мной, покачиваясь с пяток на носки.

– Нужны люди, Генка, нужны люди! Меня окружают или непрофессионалы, или какие-то мелкие, ничтожные людишки. Вот послал я, казалось, надежнейших людей к нашему с тобой Баю, а они как деревенские парни в анекдоте про бабкиного козла. Помнишь? Ну как, сынки, спрашивает их бабка, убили козла? Убить не убили, отвечают, а пизды хорошей дали! Ха-ха! Так и мои. Перестреляли там всех, а пленочки не взяли. Да еще дали в себя попасть! Козлы!

У меня внутри постепенно разворачивается еж, прежде свернутый в клубок. Тысячи иголок одна за другой прокалывают меня от солнечного сплетения во все стороны. Я хватаю ртом воздух, мне хочется поскорее лечь, подтянуть колени к груди. Волохов замечает, что со мной что-то происходит, но ему кажется – так я реагирую на его слова.

– Не волнуйся, Генка, – говорит он, – не волнуйся! Ты вне подозрений. Правда, твой приятель мент что-то там мямлил, будто и он догадался о твоих возможностях, только – сам понимаешь… Я, признаюсь, до конца так и не верю, что ты на такое способен. Но, как ни крути, пока ты не включился, все мои попытки убрать Максимку ни к чему не приводили. Только шум-гам да лишние трупы. Он, – Волохов кивает на тело Кулагина, – меня убедил. Ладно, применим и это. Так что, Генка, давай решай. Или – или! Ну? На раздумья у тебя три секунды. Время пошло: раз, два…

Но произнести «Три!» Волохов не успевает. Справа, снизу, от пола оглушительно гремит револьверный выстрел, крахмальная сорочка Волохова лопается, на ней расплывается ярко-красное пятно.

Это стреляет Таня. У нее в руках длинноствольный, трагически черный револьвер Витюнчика, ее лицо сосредоточено, перекошено гримасой. Хоть она и попала с первого выстрела, по всему видно, что стрелок она тот еще: револьвер ходит ходуном, целится она обеими глазами сразу.

Боковым зрением я вижу, что волоховский телохранитель тянется к своему пистолету с глушителем. И понимаю: телохранитель все равно раньше Тани нажмет на спуск. Ствол его пистолета еще только движется по короткой дуге от кобуры до горизонтали, но выстрелить он успеет первым.

И я срываюсь с места, оттолкнувшись обеими ногами, лечу. В ту секунду, когда его пистолет уже нацелен на Таню, между ними оказываюсь я. Хлопок выстрела, и мне кажется, что сидящий во мне еж разрывается, дробится на тысячи новых ежей. Я успеваю опустить взгляд: в правой половине моей груди зияет дыра. Самая настоящая дыра! Меня подмывает заглянуть в нее, но над ухом раздается грохот черного револьвера.

Пуля входит телохранителю прямо в верхнюю губу, разрывая ему рот, раскалывая его лобастую голову. Телохранителя отбрасывает до самой стены, а на полу, выгибаясь всем телом, агонизирует Волохов, стучит ногой в сверкающем ботинке.

Я медленно падаю. Перед глазами все плывет. Я поворачиваю голову набок, ощущаю такой знакомый запах крови, вижу каблучки Таниных туфель. Мне так хочется, чтобы она ко мне наклонилась!