Дмитрий Быков - Списанные

Вот вы хотите, чтобы писали о современности, думал Свиридов, изо всех сил стараясь направить мысли подальше от диспансеризации, к спасительному островку профессии. Конкурсы сценариев, режиссеры алчут, продюсеры умоляют: современный сюжет! Но что об этой современности напишешь, какую глубину она предполагает? Давно уже все обесценили, свели к паркам, варкам, теркам. Страсти остались только в бандитском мире, ибо это последняя, прости Господи, зона, где существуют понятия; все остальные готовы идти куда угодно по первому сигналу и проходить диспансеризацию, стерилизацию, кастрацию, поголовную аппендэктомию, прививку, промывку мозгов, промывание желудка, санацию полости рта, далее по списку. Список стал главной формой жизни, литературы, любви, далее везде. Это уже не очередь — в очереди есть хотя бы иерархия, и все стоят за чем-то; здесь только список, подвергаемый разнообразны^ воздействиям и отобранный по неясному признаку. Что можно написать обо всех нас? Велик был бы тот, кто открыл бы причину нашего ужаса: чего мы так боимся, почему добровольно шествуем в мясорубку? В том, что это мясорубка, сомневаться уже не приходится: не для того же нас собрали, чтобы распихать по спортивным секциям. Что за страх? Откуда вечное чувство вины, с которым родишься? Такое бывает с недолюбленными детьми, уверенными, что с ними можно сделать что угодно; и если все мы недолюбленные дети, тогда понятно. Родина-таки крепко нас недолюбливает — вот парадокс, любимые редко вырастают благодарными, хрен чего от них дождешься, когда призовешь на выручку. А нелюбимые всегда готовы — они понимают всю хрупкость своего мира. У кого внутри хоть тончайшее подобие стержня — тому не так дико; но в нас же все перемолото, старым позвоночники переломали, а молодым негде их отрастить. Им там кажется, что так лучше: беспозвоночными легче править; но это же до первой встряски!

В сущности, чего я так боюсь? В печи-то не сожгут, в пещере не замуруют, что еще подскажут мне память и клаустрофобия? Тюрьма? — ив тюрьме люди живут, посвободней, чем на воле… Вот: я боюсь, что не имею права быть, что в моем появлении тут с самого начала есть роковая неправильность. Я сознаю это сам и больше всего боюсь, что скажут другие, вслух. Страна попавших не туда, общество ошибившихся местом, — придут, сгонят; это чувствуют все — умные и дураки, богатые и нищие, и даже те, кому нечего терять. Все мы боимся потому, что втайне сознаем преступность своего пребывания здесь; где же мое истинное место? И главное, где те прекрасные люди, которым все это — поля, тополя — принадлежит по праву? Что-то не вижу. Вижу только охрану, выпихивающую отсюда меня; но кому я должен уступить место? Сюжет: планета, откуда выгоняют всех пришельцев, но те, кем она населена, — не настоящее население. Это выродившаяся стража, вечно ждущая настоящего хозяина, как мессию; ведь у нас ровно та же история — стране никто не подходит, ею правят оставленные тут звероватые наместники захватчиков… где-то уже было, но не беда, аранжируем. Он пытался сочинять дальше, но мысли путались.

Диспансеризация все более превращалась в сонный кошмар, и когда она закончилась — никто уже в это не верил. Сбежавших, однако, не было. Списантов препроводили в актовый зал, до сих пор — со встречи нового, 200* года — расписанный снежинками и хвойными ветками. Вышел главврач — тот самый Борис Львович. Он садически долго откашливался, обводил всех ироническим взглядом, пил воду из мутно-желтого графина, один вид которого вызывал тошноту.

— Значит, меня просили кратко обрисовать вам перспективы районного здравоохранения, — сказал он насмешливо. — Что сказать, товарищи? Перспективы есть. За отчетный год мы детально обследовали 26 875 больных, у 87 процентов из которых выявлены заболевания разной степени тяжести. Более 70 процентов из этих больных, то есть примерно 65 процентов от общего числа, практически полностью излечены — ну, с незначительными остаточными явлениями, но я не стану грузить вас подробностями. Мы особенные сделали успехи в области, конечно, физиотерапии, в чем нам значительно, я подчеркиваю, значительно помог Минздрав, выделивший совершенно новые электроимпульсные аппараты «Радиус», чья эффективность — при лечении, скажем, ангин или катаральных явлений — на 26,5 процента выше, чем у традиционного УФО…

Никто не понимал, всерьез он все это рассказывает или утонченно издевается. Свиридов заметил, что Гусев тщательнейшим образом фиксирует цифры в особой книжечке.