Дмитрий Быков - Списанные

Он включил компьютер и до утра раскладывал «Паука», а с утра, едва начало мутно светать, начал жизнь без списка, без Вали и волонтеров. Все случилось легко, отпало, словно отболело. Видимо, он перебрал все, что можно было делать в списке, — обсуждать, жаловаться, бояться, жалеть, негодовать, — и, отведав всего, встал из-за стола. Утром он наконец лег, выспался, проснулся около часу и первым делом позвонил Тессе. Чувствовалось, что она занята — может быть, интервью? — но ради него отвлеклась:

— Да, Сергей, говори.

— Тэсса, — сказал Свиридов ровно и твердо. — Простите, но я больше не буду писать вам.

— Но странно, — сказала Тэсса. Она занервничала. — Но очень странно, что ты так предупреждаешь. До очередная колонка есть неделя…

— Я не хочу неделя, — сказал Свиридов. — Я просто не буду писать очередную колонку, и все.

— Но это сейчас очень важно, — с усилившимся акцентом, с мягким напором повторила она. — Сейчас самое такое время, ты понимаешь? Ты два месяц писал почти ни о чем, и сейчас, когда начало событий, ты отказываешь. Ты нужен именно сейчас, в период марш…

— Я не буду участвовать в марше, — раздельно произнес Свиридов.

— Но как, ты же есть список…

— Я не есть список! — взорвался Свиридов. — У меня своя жизнь. Моя жизнь не определяется списком. Я не пойду ни на какой марш и не буду больше ничего вам писать, ясно?!

— Если речь про деньги, — так же мягко сказала Тэсса, — то это решаемая вещь.

Свиридов повесил трубку и отключил телефон на случай, если она вздумает перезвонить. А два дня спустя он встретил Вику — и отгородился ею от всей прежней жизни, от Тэссы, Вали, списка, марша и страха.

Вика не боялась ничего. Она была права всегда и во всем, не совершая для этого никаких усилий. Вале приходилось покупать правоту волонтерством, помощью ближнему, лихорадочной благотворительностью, — Вика была права от рождения, хотя ни на чем не настаивала. Она просто входила, усаживалась в кресло, закуривала, поглядывая на всех — и никто не сомневался в ее праве так себя вести, так говорить, так курить. Может, она и была в глубине души страшно неуверена в себе, бог ее знает. Но она так хорошо умела срезать одним словом, многозначительно вздохнуть, отвернуться, — что каждый в ее присутствии тут же ощущал собственную неполноценность, и Свиридов быстро оценил ее незаменимый дар.

Она явилась на «Родненьких» от «Космо», хотя не работала там и вообще нигде толком не работала — напишет туда, нарисует сюда, издаст книжку жежешных постов (ник был, естественно, walk sby himself с кисою на юзерпике), — и Свиридов бросился к ней, как собака к целебной траве. Потом, недели две спустя, — ее манера курить в постели раздражала, что ж поделаешь, но не мешала долгим ночным разговорам, в которых она, — впрочем, чаще помалкивала, — он ей сказал:

— Правильно ты все делаешь.

— В смысле?

— В смысле — тут ничего не надо уметь, кроме доминирования. При отсутствии общего смысла это единственная ценная вещь. У одних оно грубое, у тебя деликатное, даже симпатичное. Но перед тобой все выглядят дураками, я это ценю.

Она пожала плечами и стряхнула пепел мимо пепельницы.

— А я идиот, что все время доказываю свое право на существование людям, не имеющим права на существование. Мы за это и в список попали, кстати.

— Мм? — промычала она вопросительно.

— Да, это же чувствуется всегда. Если человек ищет каких-то оправданий своей жизни, ему прямая дорога в список.

— Мм?

— У меня был приятель, так он на вопрос — чем отличается верующий от атеиста в нравственном смысле, ну знаешь, бывают же добрейшие атеисты и наоборот, — так вот, он сказал: любопытством и благодарностью. Любопытством — потому что верующего не устраивает насквозь понятный мир, а благодарность — потому что хочется кому-то сказать спасибо. Но я думаю, это не все, понимаешь? Главное — это неуверенность в своем праве быть. Надо постоянно отчитываться. Потребность в конечной инстанции.

— Погрешность, — сказала она.

— Какая?

— Погрешность прибора. — Она училась когда-то на физфаке, ушла с первого курса, но вот и такие фразочки бывали у нее в багаже. — Человек такого наприписывал Богу, столько своего дерьма туда накидал — с чего ты вообще взял, что ему интересны твои отчеты?

— Но хоть кому-то они должны быть интересны?

— Никому ровно. Богу интересны хорошенькие женщины, хорошая литература. По пейзажам же видно, что эстет.

— Это да.

Она не брала у него денег, да он и не мог предложить много. Она появлялась, когда хотела, но если он просил приехать — старалась приехать. Она ничего не рассказывала о себе. Свиридову нравились такие отношения. Впервые в жизни ему нравилось ничем не обладать и ни за что не отвечать. Кто ничего не хочет — к тому все само плывет. Он научился многозначительно отмалчиваться и не лезть в споры. У него прошла всякая потребность влезать в многочасовые дискуссии о причинах и целях списка. В конце концов все, кто сюда попал и тут живет, тоже оказались в каком-то списке, и спрашивать о предназначении бессмысленно — делай, что хочешь, потому что никто не знает, что должно. И будь готов за это платить. Вика — значит Виктория, «она победа».