Андрей Левкин - Мозгва

А как выкинуть лишнее? В блокноте нет чистых страниц, остается вписываться между старых строк. Но что впишешь нового в дом на Садовой-Черногрязской? Ключ от той квартиры вот, но, открывая дверь, входишь туда, как в чужое место, настороже.

Так что город представлялся в виде большого числа могилок, в каждой из которых лежал лично он, жертва жизни, произошедшей в этом месте. Как если бы хоронил удаленные зубы в местах, где впервые ощутил исходившую от них боль. Интересно, что с каждой такой могилой был связан только один возраст, два возраста в одну могилу не ложились. Например, он почти не помнил жизнь на Черногрязской с предыдущей женой, он помнил эту квартиру с солнцем и началом 70-х за окном, а вот с ней и собой — не помнил, хотя это и было недавно.

Или он не мог вспомнить, как выглядели схемы метро в 60-е, в 70-е, в конце 80-х — тех, что были наклеены в вагонах. Даже на сайте поискал, где все они собраны — ни одна из них не отрезонировала, хотя, несомненно, искомые там были. Может, потому, что в метро он и сейчас ездил, то есть для метро он был еще жив, а для квартиры на Земляном валу — уже нет.

Если измерять время способами прохода в метро, то О. родился в году, когда талончики были заменены жетонами, отчего появились турникеты. Жетон имел с одной стороны букву М, а с другой — морду поезда справа налево. У него такой жетон где-то хранился, он ими не расплачивался, был мал, начал уже с пятаков. Впрочем, с жетонами была непонятка: случайно узнал, что такой жетон применялся только в виде эксперимента и только на станции «Лермонтовская». Но он и жил возле «Лермонтовской», так что, похоже, свой частный случай спроецировал на общее положение дел. Распространились ли жетоны по всему городу, он не знал, единственное, что знал, что у него где-то жетон есть. На Земляном валу, надо полагать, в какой-то коробке, больше-то просто негде — в квартире на Черногрязской его архивы и лежали.

Все у него в мозгу шелушилось, отваливалось чешуйками, а он все еще существовал. Было любопытно, останется ли от него вообще что-нибудь после окончания данного процесса. Исчерпается память, отслаиваться будет все подряд, по мере поступления, как торговать картошкой с колес. А вот что-то чистенькое, не подверженное проказе, себя не обнаруживало. Ну, ё-моё, столько уродоваться, уже четыре месяца, и где же его новая версия?

Теперь был Первомай, всюду солнце, тучи народа на улицах, а также менты в белых рубашках — в большом количестве. Досадно, что в городе до сих пор не изобрели специальных ментов: примерно метр с фуражкой, крепенькие, с ушами на макушке — лица надзирающей национальности, недоступные для контакта.

Как обычно в такие погоды по выходным, город выворачивался: жители окраин ехали гулять в центр, а жители центра сбегали за город или укрывались в квартирах, где мыли окна и проч. Центр Москвы — странное место, здесь преимущественно ходят те, кто живет не тут, а кто живет здесь — ощущает, наверное, себя в осаде, отчасти напрягаясь от предъявляемого факта существования неизвестных им окраин.

Не хватало какой-то цифры, кода, который обеспечил бы допуск в очередное пространство, уже лежавшее где-то тут. Он, несомненно, снова перешел на другой уровень, но кода ему там не выдали.

Вот вопрос: понятно, что кольцевая линия московского метрополитена состоит из двух путей, по которым поезда ездят по кругу. По одной линии — по часовой стрелке, по другой — против. Какое из колец лежит внутри другого?

Находясь внутри метро, понять это нельзя. Поезда всюду ходят справа налево, то есть откуда ни взгляни — против часовой стрелки, так что про их взаимное расположение ничего не скажешь.

Отчего-то казалось, что круг, по которому ездят по часовой стрелке, внутри. В направлении от «Киевской» и «Краснопресненской», например. Но обосновать это было нельзя: перроны всюду прямые и не дают намека на то, в какую сторону будет косить поезд. Конечно, имелось ощущение легкого наклона, постоянного поворота, разницы между центробежной и центростремительной силами, но только на точность этих ощущений полагаться не следовало — учитывая давку, тряску, что угодно. Тогда бы следовало ощущать и фактическое падение поездов на коротком участке красной линии от «Парка культуры» до «Фрунзенской»: на «Парке» платформа на глубине трех лестничных пролетов, а на «Фрунзенской» уже надо подниматься-спускаться по весьма длинному эскалатору. Но, даже зная об этом, ни подъема от «Фрунзенской» к «Парку», ни снижения — в обратном направлении уловить невозможно.