Григорий Бакланов - Свой человек

Сладок был миг, когда он подъезжает к этому зданию и, уже открыв дверцу машины, поставив ногу на асфальт, договаривает шоферу последние распоряжения, а дальше — с замкнутым государственным выражением лица, ни на кого и ни на что не отвлекаясь, торопясь, но достоинства не теряя, мимо как бы случайно остановившегося у края тротуара человека в штатском, мимо прохожих, которые тут все на одно лицо, из машины — в подъезд, а там короткая процедура проверки, и его пропускают. И это ни с чем не сравнимое чувство, что ты причислен к немногим, допущен, всякий раз наполняло силой, сознанием сопричастности, готовностью служить.

Сладостно было выйти из подъезда и увидеть, как на той стороне, где выстроились в ряд блещущие никелем радиаторы, уже выезжает тебе навстречу машина, и ты садишься, захлопываешь дверцу и некоторое время едешь молча, как бы обремененный думой.

Первым результатом его хождений было то, что делегация увеличилась еще на девять человек. Евгений Степанович привел аргументы, был понят, и срочно вылетели четверо деятелей культуры из Киева, по одному от каждой Прибалтийской республики и из Молдавии. И старейшая грузинская актриса летела из Тбилиси в Москву, чтобы отсюда, соединившись со всей делегацией, лететь в Ташкент.

Вечером накануне отлета Евгений Степанович принял душ и в пижаме, не спеша укладывал чемодан. Он всегда делал это сам, сверяясь по списку. В такие моменты расставания особенно дружны бывали они с женой, и квартира их казалась особенно уютной, хотя и не хватало в ней еще одной комнаты и ряда современных удобств, но тем не менее, когда предстояло улетать из нее, все здесь было мило и глазу, и душе.

Он уложил подкрахмаленные рубашки, мягко приминая их подушечками ладоней, уложил несессер с бритвенными принадлежностями, на всякий случай взял еще и бритву «Филипс» с плавающими ножами — бывает, нужно в самолете побриться, — и тут сообщили ему, что на подлете к Внукову, уже на заходе на посадку разбился Ту-104 из Ленинграда. Евгений Степанович посмотрел на жену, она как раз вошла с обмерами своей фигуры и списком покупок, которые надо сделать в Узбекистане («Вам там, конечно, предоставят возможность»), положил трубку и ничего не сказал ей. Оживленная, она показывала ему старинное, с зелеными камнями, украшение из серебра, которое получила, правда, из Армении, но в Узбекистане, она уверена, тоже можно найти, а он слушал терпеливо. В другое время, возможно, и рассердился бы: «Я собираю чемодан, ты мешаешь, я могу забыть!» — но сейчас кротость снизошла на него, ему приятно было сознавать, что он ничего не сказал ей об аварии, пусть узнает, когда он вернется.

И еще подумалось, что сейчас позвонят от именитого старца, которого он особенно уговаривал, и выяснится, что тот не может лететь.

И действительно, тут же раздался звонок, говорил, разумеется, не он сам, а жена, ее жизненным назначением было оберегать старца, ставшего народным достоянием: «Василий Феоктистович, к сожалению, не сможет… Его творческие планы…»

— Как жаль, как жаль! — веселился в душе Евгений Степанович: благородный старец был ему уже не нужен, на него как на приманку он выманил многих, и уровень делегации поднялся настолько, что принимать все равно будет Первый человек, это уже обговорено и решено. — Я, собственно, если быть откровенным до конца, думал в первую очередь о вас, милая Анна Васильевна! Самарканд!.. Бухара!.. А какой каракуль! Науки произрастают на теплой ладони государства, почему бы, думаю, и искусствам не ощутить тепло? Лучшим его, так сказать, представителям…

Все складывалось удачно, и очень хорошо, что эта пара не едет: не выслушивать капризы, не ублажать. Евгений Степанович еще раз проверил по списку, все ли уложено. Выяснилось, чуть не забыл тапочки. Тапочки были дорожные, в специальном кожаном футляре на молнии, они объездили с ним чуть не полсвета, и все было благополучно, значит, приносили счастье.

В семь утра машина мчала его в аэропорт. Отвалившись на заднее сиденье справа, Евгений Степанович рассеянно взирал на дома, на открывавшиеся постепенно просторы — мелькало, мелькало и уносилось все. Подувал ветерок в приспущенное стекло, он был еще свеж, незагазован. Жизнь, если смотреть философски, не суетиться зря, — хорошая штука, один у нее изъян: нельзя повторить. Говорят, где-то, в неведомых просторах, будто бы вновь все воссоединится из частиц через миллионы лет, но пойди жди… Он слышал об этом краем уха, но при случае, если собиралось дамское общество, умел как бы в состоянии провидения подпустить туману: «У меня вообще такое чувство, что однажды это уже со мной когда-то было…» Дамы — большая сила, никто так не формирует мнение о тебе, как жены руководящих лиц.