Франц Холер - Президент и другие рассказы, миниатюры, стихотворения [Сборник]

Но поначалу Бьянка столкнулась с иными проблемами. Она заметила, что по вечерам, когда она одна упражнялась на органе, на одной из скамеек церкви сидел частенько какой-то священник. Она не обращала на него никакого внимания до тех пор, пока однажды, когда она спускалась с подиума, он не подошел к лестнице и вежливо с ней поздоровался. Это был молодой викарий, он сказал, что обожает музыку Баха и что ему очень понравилось то, как она его интерпретирует. Бьянка почувствовала себя польщенной, и с тех пор он часто встречал ее внизу у лестницы, когда она заканчивала игру, и пытался завязать с ней разговор. Но однажды после полудня, когда она опустила и закрыла занавес клавиатуры органа, он вдруг неожиданно подошел сзади и порывисто обнял ее. Бьянка была настолько испугана, что даже не сразу поспешила уклониться от поцелуя его полуоткрытых губ. Затем она решительно произнесла, что приходит сюда играть на органе и не для чего более, высвободилась из его объятий, быстро спустилась по лестнице и вышла из церкви. Когда за ней захлопнулась тяжелая дверь и в лицо ударил ослепительный свет солнца, она застыла, чтобы перевести дыхание, прежде чем с нарочитой неторопливостью отправиться домой.

Она была взволнована, но что особенно смущало ее в последующие дни при размышлении об этом случае, так это полное отсутствие возмущения в своей душе. Дерзость и страсть викария пробудили в ней странное любопытство, а то, что это было неприлично и безумно, только привлекало ее. В результате она отвергла ухаживания своего ровесника-флейтиста и стала встречаться после своих занятий органом с этим священником. Сначала все происходило прямо на хорах, потом они нашли там маленькую кладовку.

Она обнаружила в себе некоторую способность, которая ее даже удивила: умение хранить тайну. То, что она хотела бы скрыть, она прятала за маленькой ложью или за притворной улыбкой, когда что-то подозревающая мать спрашивала ее, не влюблена ли она.

Впрочем, некоторые вещи утаить не удавалось, и когда она летом отправилась в Буэнос-Айрес, отцу пришлось устроить ее в частную гинекологическую клинику, где из нее удалили весьма нежелательную жизнь. А десять дней спустя она уже опять была готова восхищать общество на вечеринках сонатами Шопена.

Когда Бьянка вернулась в Беллинцону, викарий исчез, как выяснилось после осторожных расспросов, с миссией в Африку, тогда прошла и ее радость от игры на органе. Она не забросила орган и свои вечерние занятия в соборной церкви насовсем, но снова вернулась к игре на фортепьяно.

Через год отец пригласил ее в путешествие к водопадам в Игуазу на границе с Парагваем и Бразилией. Бьянка была поражена, даже заворожена этим зрелищем. А на обратном пути случилась автокатастрофа. «Швейцарский торговец Энрике Фаснахт, будучи за рулем своей машины», как писала аргентинская пресса, «при попытке избежать столкновения с грузовиком, который выехал на встречную полосу, свернул с шоссе, машина перевернулась и рухнула с обрыва, он был найден через несколько часов уже мертвым. Его дочь находилась на сидении рядом с ним, ее пришлось высвобождать из машины при помощи дисковой пилы, после чего она в тяжелом состоянии была доставлена в национальный госпиталь Посадаса».

Левая ступня Бьянки оказалась зажатой исковерканным металлом, и когда после длительных и мучительных манипуляций девушку извлекли из машины, в больнице ей пришлось ампутировать три маленьких пальца на ноге, к тому же врачи вели борьбу с заражением крови, которое произошло из-за контакта открытой раны со смазочным маслом.

Она провела в больнице больше месяца, ее мать прилетела из Швейцарии, чтобы посетить ее, но как только опасность для жизни дочери миновала, снова улетела, чтобы вернуться к своим обязанностям. В панихиде по своему отцу Бьянка не могла принимать участия, и ни мать, ни Роберто не захотели присутствовать при этом.

Бьянке все-таки повезло. Если не считать перелома двух ребер, ее тело не пострадало, ее плечи, руки и запястья все так же оставались верны Шопену. Она почувствовала необычайное облегчение, когда четыре недели спустя села за рояль в госпитальном кафе и обнаружила, что все еще способна играть. Потом фантомные боли утихли, но ей приходилось левой ногой ступать с большей осторожностью, это придавало ее походке некоторую неровность, правда, едва заметную, даже нажимать педали обеими ногами не представляло для нее особого труда.

Но гибель отца в автокатастрофе продолжала ее мучить. То и дело вставал перед глазами тот момент, когда на встречной полосе показался грузовик, пытающийся обогнать трактор, она слышала крик отца — «Проклятье!» — видела, как он рванул руль. И как она снова пришла в себя, мучаясь от боли, не в силах пошевелиться, и как она перестала ощущать свою зажатую искореженным металлом левую ногу, как она тогда из последних сил стала звать на помощь, и наконец, казалось, через бесконечное время она ясно поняла, что ее отец уже мертв, и что он был мертв потому, что хотел доставить ей радость этой поездкой, и что он ушел из жизни с криком проклятия, все это она переживала ежедневно и тем более еженощно, когда она лежала в больнице, ожидая выздоровления.