Сергей Четверухин - Жи-Ши

– А ты?

– А я предположил порку… Полоски навеяли… И, как ты думаешь, кому из нас улыбнулась девушка? Можешь не отвечать, по глазам вижу – ты понял!

– А дальше?

– А дальше мы пошли по Тверской на Кремль, с альбомами по искусству наперевес, и по пути лупили этими альбомами всех встречных дамочек по сексапильным окорочкам! Дамочки взвизгивали, терялись, задыхались от возмущения, пытались давать сдачу, звали на помощь, и тогда…

– Что тогда?

– Винсент с невиннейшим выражением, весь исполненный благородства и скрытого достоинства, спрашивал, не продадут ли они ему кусочек Москвы, которая стала так дорога его сердцу за последние часы? Быть может, Новодевичий монастырь или Смоленский пассаж? Как насчет Ваганьковского кладбища или Краснопресненской набережной? Возможно – памятник Пушкину? Или – Сандуновские бани? А если не смогут продать, то, может, подарят? Ведь прекрасные девушки должны уметь делать подарки… А еще он готов на королевский бартер – менять фрагменты Москвы на фрагменты Нью-Йорка! Вместо банальной ебли мы предлагали им смешивать города! Мегаполис-смесительство! Earth-Mix! Сандуны на задворках Рокфеллер-центра.

– А они?

– Баста! Я предупреждал тебя, что «все-все» рассказать не смогу! Занавес медленно опускается. Теперь твоя очередь! У режиссера чешутся руки! Ты уже загримирован, бездельник?

Лука быстро «гримируется» остатками виски, мы рассыпаем воздушные поцелуи окружающим алкашам – грация, синьоры, грация! – и растворяемся в ночи.

– К Треви! – командую я.

– Куда?

– К фонтану Треви! Ты же актер! Не знаешь фонтан Треви? Там купались Мастрояни с Анитой Экберг в «Дольче Вита»!

– А-а-а! – понимающе восклицает Гвидо, – понял! Тогда нам сюда!

Мы сворачиваем направо и минут десять топаем под нестройные припевы сверчков по неровным улочкам, пропитанным ароматами острых приправ, семейных ценностей, католической воздержанности во всем и еще – чувственных мелодий. Звездное июльское небо склонилось над нами низко, любопытство никогда не считалось в этих краях пороком.

– Где же гуси? – спрашиваю я.

– Ты проголодался?

– Да нет, я спрашиваю, где настоящие, живые гуси? Жирные, в перьях, с надменными клювами, «га-га-га»! Где?

– Их здесь нет. Остались только их тушки в магазинах и филе в ресторанах.

– Тогда этот город сегодня никто не спасет!

– Хо-хо!

– Никто-никто-никто не спасет!

– Хо-хо-хо!

– Йя-х-ха-а-а-а! У-у-у-у! – я ору что есть мочи, задрав голову вверх. Небо отвечает застенчивым эхом. С третьего этажа кто-то выплескивает на нас помои, мы ловко уворачиваемся. Старческий голос вверху скрипит: «Дьяболо бастардс, миа кара!»

– Лашатемикантаре! – благодарно кричу я вверх, на всякий случай оглядываюсь по сторонам – вокруг – ни души! Мы одни в этом вечном городе. Мы, такие временные…

Внезапно стены домов расступаются, перед нами округляется арена площади, с моей любимой купальней посредине. Я достаю мобильник, мигаю зеленой лампочкой! Командую Луке:

– Ты – Мастрояни! Купаться!

– Я – Ганелли! – нерешительно возражает Лука, – и родители мои – Ганелли, и – бабушка с дедушкой…

– Ты в кафе своем будешь Ганелли! А сейчас ты – Мастрояни! Лезь в фонтан! Я уже снимаю!

Лука понимает, что спорить со мной бесполезно, и начинает стягивать футболку.

– В одежде! – командую я, – и не забудь про Аниту!

– Какую еще Аниту?

– Аниту Экберг! Ты не должен купаться один!

К часу ночи Рим своим полным безлюдьем производит впечатление самого беззащитного города из всех, что я успел осквернить. К счастью для Луки, на площади еще работает кафе для туристов. Гордая римская стекляшка с видом на легенду. Сквозь освещенную витрину я замечаю несколько человек за столиками, – ура! – среди них есть девушки.

– Давай! У тебя получится!

Лука мнется. Топчется в нерешительности, теребя футболку. Может, у него проблемы с девушками? Вдруг он получил тяжкую психологическую травму в юности, когда те, к кому он чувствовал искреннюю человеческую симпатию, одна за другой, отказывали ему? Что, если я толкаю его на невозможное и он сейчас – на грани срыва? Отказаться – получить еще одну прививку самоедства. Согласиться, сделать неуклюжую попытку и услышать отказ – вкатить самому себе овердозную инъекцию лузерства.

– Импровизируй, актер! – кричу я ему, заглушая голос рассудка. – Давай! И тогда я расскажу тебе, как Винсент Галло поступал в подобных ситуациях! А вдруг у тебя получится круче?! Я в тебя верю! Я верю в тебя, Лука! Экшн!