Виктор Левашов: Выбор жанра

Эти же мысли, в плоскости сугубо практической, занимали и водилу.

— Есть у меня корешок в Туле. Там с этим делом проще, — вслух рассуждал он, медленно, как бы в нерешительности, двигаясь по Садовому кольцу. — Но до Тулы пилить и пилить. Попробуем сначала в Москве… В какие башли думаешь уложиться?

— Пятихатника хватит?

— Может, хватит. Может, не хватит. Откуда мне знать, что почем?

— Штуки?

— Штуки, думаю, хватит.

— Давай так, — предложил Максим. — Штука у меня есть. За сколько ты договоришься — твои дела. Хоть за стольник. Разница тебе. Это будет твоя драхма.

— Драхма — это монета?

— Да, плата Харону за переправу через Стикс. Это река мертвых. А Харон — лодочник.

— Когда-то читал. Мифы Древней Греции. Я, значит, Харон?

— Вроде того.

— Ну и дела! Кем только не был, а Хароном не приходилось. Ладно, поплыли.

Он прибавил газу.

— Мы куда? — спросил Максим.

— В Марьину Рощу…

Ненаписанные рассказы (правильней, недописанные, непрописанные) тем хороши, что избавляют автора от ненужных подробностей, а читателя от необходимости пробегать их по диагонали. Так рассказ приближается к краткости гениальных шекспировских ремарок. «Ночь, берег моря, буря». Что еще надо? Ночь, старый квартал Марьиной Рощи. Точка. Кто не знает, самый криминальный район Москвы с жуткими коммуналками. Водила уходит, Максим терпеливо ждет. Он не думает о том, что ему предстоит, он вообще ни о чем не думает. Водила возвращается.

— Пусто. Но наводка есть. Один мент в Химках.

— Мент загонит свой пистолет? Ты это хочешь сказать?

— Не свой. У них бывают левые стволы.

Выехали на Садовое.

— Слышь, парень, а ты кто?

— Да какая тебе разница!

— Ну как? Интересно.

— Художник.

— Хороший?

— Нет.

— Не платят?

— Платят.

— Мало?

— Почему? Много.

— А говоришь, что плохой художник. Плохим много не платят.

— Платят.

— Ну и порядки у вас! У нас бардак, но не такой.

Свернули на темную Ленинградку.

— Жена есть?

— Была.

— Дети?

— Бог миловал.

— А у меня двое… Старики живы?

— Какие они старики? Отцу полтинник. Живут себе. Далеко, в Мексике.

— Как так?

— Отец там работает.

— Понятно… О них не думаешь?

— Переживут…

Ночь. Химки. Блочные пятиэтажки. Водила уходит. В окне зажигается свет. Потом гаснет. Водила возвращается.

— Ничего. Дал адресок. В Кузьминках. Тоже мент. У него вроде есть.

Погнали в Кузьминки.

— Слышь, парень, вот о чем я подумал… А ведь ты счастливый человек.

— Это чем же?

— Свободный. Мне бы так. Я бы…

— Что? Застрелился?

— Зачем? Нет. Я бы сел в поезд, залез на вторую полку и ехал бы себе, и ехал. Долго. До самого Владивостока. Есть такой поезд. «Россия» скорый. С Ярославского уходит. Утром. Когда случается там оказаться, всегда его провожаю. Вагоны синенькие, занавески крахмальные, дымком тянет. Это потому что проводницы титаны углем топят. Даже иногда снится, как еду.

— Сел бы и поехал, кто тебе мешает?

— Легко сказать. А своих на кого оставлю? Старики старые, болеют, дети малые. Всем уход нужен, жена с работы ушла. Кто их будет кормить? Только я, больше некому… Вроде приехали. Давай бабки. С ментами легче разговаривать, когда бабки в руках. Способствует пониманию…

На этот раз его не было долго, минут сорок. У Максима неровно забилось сердце. Неужели получится? И он даже слегка обрадовался, когда водила, вернувшись, с досадой сказал:

— Не проханже. Ствол-то есть, по глазам видно. Перебздел. Вдруг подстава? Он-то меня не знает… Ну что, в Тулу? Не передумал?

— Не передумал.

— Как скажешь. В Тулу так в Тулу… Давай-ка еще в одно место заскочим, это по пути, за Люберцами.

— Там кто?

— Цыгане. Наркотой приторговывают. Винт. Не интересуешься?

— На кой черт нам цыгане?

— Не скажи. У цыган может быть все.

Начало рассветать, низины затянуло туманом. Двухэтажный цыганский дом стоял на отшибе, за высоким забором. Двор и три окна в первом этаже были освещены. На площадке перед воротами темнели «Жигули»-«копейка» с включенными габаритами, вспыхивали огоньки сигарет. Какой-то парень выскользнул из калитки, юркнул в машину. «Копейка» быстро уехала.

— Отоварились, — заметил водила. — Сейчас вмажут и в шоколаде. Даже завидно. Хоть завидовать нечему… Посиди, я недолго.

Вернулся он минут через двадцать. Не садясь в машину, сообщил:

— Есть. «Тэтэшник». Старый, но вроде бы ничего. Цыган говорит, с тридцати метров в бутылку попадает. Врет, думаю. С пятнадцати — еще можно поверить.