Елена Крюкова - Зимняя Война

Он заорал так, что, казалось, лопнула кожаная обивка внутри авто. Стася закрыла глаза и откинулась спиной на сиденье.

– Развяжите мне руки, Авессалом, – тихо попросила она. – Развяжите мне руки.

Он вынул из кармана нож, выщелкнул лезвие, разрезал бельевую веревку. Стася вытянула вперед руки, положила на колени, обернула светящееся во тьме лицо к Авессалому.

– Этот Рифмадиссо… раскосый?..

– Есть, есть на роже легкая раскосинка. Брехали, что в нем течет монгольская кровь. Это он предсказал Зимнюю Войну. Влез однажды ночью в газон на самом главном проспекте Армагеддона, упал на колени в грязь, перебирал четки, молился, кричал: «Танки пойдут!.. Самолеты полетят!.. Царя убьют!..» Месяц спустя убили твоего отца, Анастасия.

– Вы… верите мне?!..

– Не вижу повода, чтобы не верить. Однако есть последняя проверка. Снимай свое роскошное платье! Здесь темно, тебя никто не видит. Я добрый. Я не насилую чужих девочек и Царских дочерей. Мне не твоя п…а нужна. Камень сюда! Тот, что у тебя на животе!

Она съежилась. Закрыла живот руками, будто мать, охраняющая плод от ударов, от побоев. На Островах так женщины закрывали беременные животы.

– Камень не отдам! Он никогда ваш не будет! Это сапфир русских Царей! Меня убейте – тогда хватайте!

– Ого, а звереныш-то с норовом. – Он ощерился, сцепил одной огромной рукой оба ее тоненьких запястья. Она забилась. Так осетры, когда их вылавливал в Бахте охотник Мишель, граф Тарковский, бились об енисейский лед. – Еще чего, тебя убивать. Ты нам все подобру-поздорову отдашь. Сама. Когда узнаешь кое-что. Рифмадиссо – единокровный брат одного монгольского спятившего полководца. В полководца выстрелили, он сошел с ума, он растерял свое войско, и началась Зимняя Война. Он сам это предсказал. А Рифмадиссо, за тысячу миль от него, повторил. Война закончится, если Третий Глаз Дангма будет возвращен на свое законное место. В сердцевину золотого лба Золотой Головы. Иначе… – он облизнул вмиг высохшие губы, – будет битва. Последяя битва. Последний великий бой. И мы все – слышишь, дура, все!.. – сгорим в его пламени. И Христос не придет, чтобы нас спасти. Он никогда не придет, слышишь?! И ты будешь виновата в этом! Дура! Судьбы мира не в руках генералов! Не в руках исступленных, восставших народов! Время делает один большой виток! Оборот вокруг оси! Оно идет своим ходом! Как зверь Китоврас! Ты слышишь! Скидай одежку, дура! Раздевайся!

Он дернул у нее с плеча бобровую шубку, и плотно сшитые меховинки затрещали по швам. Она билась, боролась. Он повалил ее на кожаное скриплое сиденье, срывал шерстяные, атласные, кружевные тряпки. Уже успели принарядить Княжну. И то правда, она достойна нарядов – не таких: иных. Он просунул руку под ажурную рубашку, нащупал влагу кудрявых срамных волос, сунулся выше; вот он, холодный огромный камень, под ладонью, перекатывается, драгоценный голыш. Круглый, гладко обточенный кабошон. Он уже у него в кулаке. Девка бьется и кусается, да это ничего. Смотри-ка, она бьется за свою собственность, как львица за детеныша. Драгоценность короны. Где теперь русские гордые Цари. Ищи-свищи. В сказке… в кровавой легенде. Там, на берегу северного моря, светящегося в ночи белым морозным светом, где их расстреляли в упор, где они упали на снег, кровяня белизну, разбрасывая по снегу руки, лбом в тропу, затылком на слежалые льды, на корку наста. Дай! Это не твой сапфир! Этот камень принадлежит Богу… не твоему!

Да ведь и не твоему тоже, Авессалом. Твой Бог – пустота. Черная тьма. Душный, подземный мрак. Тебя никто не будет держать на ласковых руках, когда ты будешь умирать.

Он с силой рванул суровую нитку к себе. Порвал.

Боже, как заплакала девочка. Навзрыд. Так никто никогда не плакал на земле.

Боже, возьми меня к Себе. Боже, лучше еще раз Острова. Еще раз надсмотрщик. Еще раз те очереди из автоматов, что косили людей, как траву. Она помнит… ее живот помнит, какой обжигающий снег пластался под живым телом, как накрывала она животом найденыша-малышку. Она – девчонка; на снегу, под нею, – орущий грудничок. Она извернулась на сиденье, накрыла сапфир животом, пупком, ребрами, как накрывала тогда младенца. Авессалом грязно выругался, ткнул ее пальцем в живот, как ножом. Она простонала, но продолжала прикрывать собою Синий Глаз.

– Дура! Ты такая же дура, как и все мы! Как все наши дураки! Как несчастный Рифмадиссо! Как твой полководец Хомонойа! Как ваши с…аные генералы, что ведут Зимнюю Войну в свое удовольствие и все закруглить никак не могут! Пеняй на себя!