Елена Крюкова - Зимняя Война

Полковник, перекосившись, задрал штанину. Его бедро было обхвачено разлохмаченным, в пятнах подсохшей крови, старым бинтом. Не пялься на нашу одежку, Лех. Нас северные люди приодели, рыбаки, охотники. Мы не могли в военных формах пилить через всю Сибирь. Нас приняли бы за дезертиров. Это я себе ногу разрезал ножом. Древний способ. Больно, еще бы. Зато надежно. Сапфир туда засунул… и перевязал ногу, что я вроде как раненый… и врачу говорю: ты не делай мне больше перевязки, друг, я лечусь по методу восточной медицины… и что я к ране прикладываю, какой куриный помет, тебе знать и видеть ни к чему… ах-ха-ха-ха-ха!.. Хороший корабельный доктор был… душевный… ласковый… нас спиртом из скляночек поил…

Протрезветь уже было невозможно. Они ели снова, дружно, сгорбившись над столом, как медведи, враскоряку, красную соленую жирную рыбу. Сапфир Лех положил на засыпанный костями и окурками стол, прямо среди кусков красной рыбы лежал он. Трое мужиков любовались на него пьяно, как на красивую и недоступную женщину.

Да ведь и наша кровь уже пролилась из-за него… из-за проклятущего!.. Исупов ударил ладонью по столу, опрокинув недопитый стакан, и лицо его несчастно, слезно исказилось. Ты ведь не знаешь… ну, доплыли мы до Чукотки, все Охотское море пропахали, на Запад открывался Северный Морской Путь, удрали от вражеской подлодки – нас пытались торпедировать!.. промазали… мы с белыми медведями сражались, на льдинах там медведи живут… жуткие звери… у нас запас мяса заканчивался на сторожевике… а тут под рукой совсем – слева по курсу – остров Колгуев… мы – туда!.. пристаем к пристани… пристаем к местным девушкам… у них глаза узкие, как щелки… уже, чем у китаянок… а мы баб не видали сто лет… а, Кармела!.. эка вспомнил… у меня с ней было-то… раз, два и обчелся… а у Серебрякова и того меньше… зря ты ее ножом в живот саданул… славная бабенка была, эх… а эти девушки горят в снегах, как свечечки… ну, я и расслабился… с одной у меня было… ух, огонь!.. а нога-то у меня в повязке… там камень, в ране… я заснул… она мне, спящему, ногу-то развязала – видишь ли, приложить к ране какой-то листик захотела для заживленья… и вытащила, курица любопытная, камень… что началось!.. Просыпаюсь, цоп за ногу – ничего нет, а они уже сгоношились, утащили его в священную ярангу, танцуют около него, поют, кричат, завидя меня: не отдадим ни за что!.. это Око Мира, и все тут!.. Я за ним ночью, по снегам, в ярангу пополз… так меня две ихние старухи кривыми ножами ударили – здесь и здесь… да слепые, видно, бабки оказались, не попали куда надо, промахнулись… а я дополз… а я украл его, украл… ведь генерал сказал… ведь тот парень, с золотыми волосьями, как у девушки, и вправду ревел белугой… уж больно красивый камень, черт!.. гляди, как играет изнутри… ах, собака, Царский воистину…

Серебряков упал на стол головой. Опять вскинулся. Волосы на его голове торчали, как седые иглы у ежа. Где ты видел его первый раз?! На пупке у Великой Княжны, капитан. На животе у той девчонки, что ты… из этапа выдернул к себе в постель?!.. Не смей, Серебряков. Мне и сметь нечего. Ты идиот. Упустить такую девочку. Когда мы на сторожевик припустили… да по снежку, по снежку!.. слышим, пули над нами свистят… Это они, бабы, местных мужиков, охотников, науськали… у них там, на Колгуеве, оказывается, в сараях запрятаны отличные малокалиберки были… да они из обрезов по нам шпарили не хуже… вот меня и царапнуло… да это все смех по сравненью с боем Войны!.. с нашим родным боем, с атакой…

Телефон взорвался диким звоном. Исупов и Серебряков спали, упав головами на стол, оглушительно, клокочуще храпели. Лех мертвой рукой, не сводя глаз с камня, лежащего уже на дне опорожненного стакана, взял рубку.

– Да, Воспителла. Ты проснулась?.. Да, я пьян. У меня гости. Мои друзья с Севера… с Войны. Привезли рыбу, подарки… шкурки всякие. Я тебе подарю одну шкуру. Это белый песец. Драгоценный. Ты изобретешь к нему новую свою помаду. Да, я сильно пьян. Да, они скоро уедут обратно. На смерть. Приезжай. Я тебе должен сказать… и ты должна мне ответить. Да или нет. Нет. Это не шутка. Да! Я люблю тебя.

Станция метро, круглая и желтая, как гигантский мельничный жернов, светилась в ночи медовым, мандаринным светом, бросала масленые фонтаны фонарного огня в усталые ночные лица людей, спешащих скрыться под землей, кинуться в грохочущие железные повозки, спрятаться, сгорбиться, закрыть глаза, ехать в ночь – по кругу, по кругу. Воспителла, в высоких сапогах и в короткой кожаной курточке, совсем юная, тонкая, стояла и курила, поджидая Леха, мерзла, переминалась с ноги на ногу. Отводила ото рта далеко, на отмах широкого птичьего крыла, руку с горящей во тьме красной вишенкой сигареты. От нечего делать рассматривала на лотках у припозднившихся торговцев жвачку, шоколадки, бульварные книжки, дешевые сладости. Когда Лех выбежал из черной пасти подземья, она отшвырнула сигарету прочь, как гадюку. Они поцеловались, и он вынул из-за пазухи песца и набросил ей на плечи.