Елена Крюкова - Зимняя Война

– Баба я давно, поп. – Она села рядом с ним на корточки, потетешкала девочку. Подмигнула Иакинфу. Вздохнула шумно. – Это Стася у нас целка. Как она себя сохраняет в Аду нашем – Бог весть. Твой Бог все знает. А мы все дуры. Я вот на лесоповал не пошла. Там перекличка. Кого нет?!.. – а, Люськи опять. Люську – в карцер!.. Люське – плетей!.. Знаешь, поп, они меня канатом корабельным хлещут. Раздевают и хлещут. У меня на спине живого места нет. Старые рубцы зарастают, новые вспухают. Я уж притерпелась. А все равно гадко. Знаешь что?.. Убей меня, поп! Я так больше жить не могу!

Назвавшая себя Люськой встала перед ним во весь небольшой ростик свой, обожгла печным, розовым блеском белков и огненных радужек. О, огонь жил во всех них, в несчастных. Чем я убью тебя?! Голыми руками?! Разящим словом Божьим?!

– Тише, тише, бедняжечка… ну и хлебнула ты…

Она повалилась к его ногам, больно стукнулась виском о край колоды. Младенец снова запищал, завертел головкой.

– Я, поп, со вшивками… там, на шалмане… знаешь третью роту?!.. вот там поселенье… если б тебя в тот барак… вшивки раздевали меня догола, тыкали мне в грудь, в живот ножами… заставляли ходить по узенькой дощечке под куполом… как я не грохнулась… уж лучше бы грянулась, шею б сломала… потом меня в пятнадцатую роту перевели, к бабам… там-то меня научили уму-разуму.

– Какой голосок у тебя, душечка… – Отец Иакинф наклонился к ней, погладил ее по беленьким, ромашковым волосам. – Тебе бы с таким голосочком… на клиросе…

– На Сельдяных воротах мне песню кричать, а не на клиросе твоем е…аном! – Она вскочила с каменных плит, прострелила его насквозь рысьими глазами. – У меня подруга в пятнадцатой роте была, Анна, балерина, так она хромая была, ей ногу перебили на следствии! А мне, если узнают, что я пою, горло быстренько перережут!.. Как царевичу Дмитрию…

– Ты знаешь про царевича Дмитрия?.. – Перед глазами отца Иакинфа встало мертвое, окровавленное круглое личико другого Царевича, лежащего рядом с расстрелянными Сестрами и Родителями на зеленом, коркой подмерзшем насте, насквозь прошитом петлями и швами сухой летошней травы. – Ты знаешь из истории?..

– Я ничего не знаю, поп!.. Мне неоткуда знать. Я простая девчонка. Я слыхала, что был давно царь Борис, убил царевичка Дмитрия, по глотке ножом полоснул…

– Я возьму тебя с собой на Муксалму, рыбу подо льдом ловить, – жестко сказал отец Иакинф. – Хорошо, что тебя перебросили сюда, на Анзер. Это счастье. Ты встретилась со мной.

Он ожег ее глазами.

Она закрыла лицо рукой.

– Когда плывем на Муксалму?.. батюшка… – спросила еле слышно.

Снаряжены лодки, изготовлены сети. Чугунными пешнями прорубается лед-заберег, а лодки плывут по вольной воде, по темной морской воде. Белый, сахарный лед и черная дегтярная вода обнимают лодки, сало с шорохом промелькивает мимо бортов. О рыба, рыба, ты еда людская. Счастье на Островах в рыболовецкой артели ловить рыбу. Счастье – работать в сетевязочной мастерской, плести сети, вить толстые корабельные канаты. На одном таком канате хотела повеситься Стаська. Я ей не дала. А как на меня взирает чернобородый поп, искры из глаз у него мечутся. И поп тоже человек. Я его голосом прельстила. Или еще чем. Да ведь я ни кожи ни рожи. Кости одни. Да волосенки белые, яркие, на приморском ледяном Солнце выгорели.

– Люська!.. Спой песню про тундру!.. Про побег на волю!..

– Рыбу расшугаю…

Ей было холодно, она дрожала, засовывала ручонки под мышки, под штопанный на локтях тулупчик. Чтобы согреться, затянула:

– Это было весною, зеленеющим маем!.. когда тундра наденет свой зеленый наряд… Мы бежали с тобою, уходя-а от погони… чтобы нас не настигнул пис-то-ле-та заряд…

И вся рыбачья артель, вздрогнув общим людским, рваным и голодным, многоглазым телом, подхватила, грянула, и плоские рыбьи хвосты весел, подняв черные соленые брызги, ударили по воде:

– По тундре, по широкой по дороге, где мчится поезд… Воркута – Магадан!..

Люська отерла с лица соль мелких брызг, широко улыбнулась священнику с черной, крутящейся по ветру бородой, с горящими безумьем глазами.

– Тяни сеть, поп, тащи!.. Там уже рыбы хоть опой ешь… хлынет через край!..

Иакинф поднялся на корме во весь рост, глянул в черную воду, сплюнул, взялся за край сети:

– Тащи, ребята… с Богом!..

Мужики с деревянными, остроугольными скулами, с глубоко сидящими в еловых, сосновых стесанных плашках черепов тлеющими слепыми головнями, напружинили бугристые клешни рук, вздули жилы и мышцы, стали тянуть. Когда в сети показалась первая серебряная рыба, отчаянно бьющаяся, мотающая хвостом, рвущая мордой переплетенья грубых нитей, Люська закричала с лодки: