Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца

Верховного Совета или члена ЦК.

В Союзе писателей после переписки с Москвой папе выписали новый писательский билет.

Лилия Петровна девушка лет двадцати трех-двадцати четырех.

Осанка, поступь выдавали в ней разрядницу по гимнастике. Ее строгая привлекательность мало когда озарялась улыбкой. Между тем улыбка преображала литераторшу в пятнадцатилетнюю девчонку. Может потому, чтобы огонь-ребята не шибко раскатывали губу, держала она с нашими ухо востро.

Пятерки по литературе наравне со мной получали несколько человек.

Среди них Кеша Шамгунов, Сережка Сидоров, он же Сипр, и Ирк Молдабеков.

Кеша умный парень, чаще из трех предложенных на выбор вариантов, выбирал свободную тему. Сипр тоже любил литературу и интересно рассуждал о прочитанном.

Что до Ирка Молдабекова, то необычность его состояла в том, что он сторонился одноклассников. Ходил заросшим, вдобавок ко всему отпустил бороду. Оля Кучеренко говорила мне: "Мы зовем его Пушкиным".

Сидел Молдабеков на первой парте в третьем ряду и никогда не поднимал голову. Не поднимал глаз он и тогда, когда выходил отвечать к доске.

Когда кто-нибудь к нему приставал, Ирк нервно дергался и еще ниже опускал глаза.

Учился он средне. Хотя, что такое средне для класса слесарей-сборщиков? Это когда человек перебивается с твердой тройки на хлипкую четверочку. Еще бирюковатый Молдабеков хорошо чертил. Но это результат скорее старательности и терпения, нежели признак предрасположенности к серьезным предметам.

В классе так или иначе я задевал всех. Но к Ирку не подходил, не совался. Пробовал вовлечь в общий балдеж Молдабекова Бика.

Посмеявшись и он отстал от Ирка.

Все больше и больше озадачивал Омир. Прежде безропотно подчинявшийся любым моим капризам, он на глазах становился на самостоятельный путь. Дело дошло до вопроса в лоб:

– Смелым стал?

Омир и глазом не моргнул.

– А я и тусованным не был.

Я догадывался, в чем причина перемен в Омире. На фоне Бики я, как духарик, растворялся. Зачем, для чего оглядываться на меня, если есть Бика?

Нетрудно представить, как складывалось восприятие меня классом вообще, и отдельными пацанами, в частности.

Пацаны видели, что сам по себе я мало что значу. Бика это да, он и за себя постоит и своих защитит. Девятый класс, не третий, и даже не пятый. Мне бы понять, что люди не стоят на месте, растут, меняются и кому угодно надоест, когда ими продолжают помыкать разного рода чморики или духарики. Легко вообразить, как бы со мной они обошлись, не будь рядом Бики. К Шефу с жалобами не очень то и побегаешь. Он не раз строго-настрого предупреждал: "Не выступай, а то…".

Радовало одно. Бика признал во мне человека нужного ему уже не столько как брат Шефа, а как кровного кента.

Многие учителя меня давно раскусили и открывали глаза Андрюше на фаворита. Мол, хваленный ваш политинформатор истинно первый в классе интриган и подстрекатель. Андрей Георгиевич никого не слушал и неуклонно стоял за меня горой. Лилия Петровна за первую четверть вкатила мне двойку по русскому, а Андрей Георгиевич, – тогда я не знал об этом – желал видеть меня не ниже ударника. В конце года он уговорил Лилию Петровну переправить двойку за первую четверть на тройбан, а последующие тройки за оставшиеся три четверти – в четверки и сделал из меня хорошиста.

Джон бродил по вокзалу и высматривал у кого, что плохо лежит. У автоматической камеры хранения ему повезло. Аульный парень на его глазах пересчитал деньги и уложил в чемодан. Задвинул багаж в ячейку и попросил у Джона карандаш записать код. Джон дал ему карандаш и, глядя через плечо, сфотографировал номер.

Через десять минут в туалете Джон выпотрошил чемодан. Денег было около 80 рублей. С деньгами Джон поехал к Сашке Остряку. Набрали анаши, вина, позвали кентов и за два дня прогудели все деньги.

Через три дня Джон вновь нарисовался на вокзале, где его и застукал обворованный колхозник. Джигит побежал за милиционером, а

Джон, ни о чем не подозревая, высматривал новую жертву.

Далее все как полагается – КПЗ, тюрьма, суд.

В последний перерыв перед зачтением приговора конвоиры разрешили покормить Джона. Доктор и я слушали конвоиров.

– Прокурор просил дать тебе год условно. – говорил Джону пожилой старшина. – На свободу выйдешь из зала суда.

– Вашими бы устами…- отозвался Доктор.

Джон, а это было заметно по глазам, не рвался на свободу.

Конвоира слушал он с растерянной улыбкой. Непонятно, какой блажи ради, хотел он уйти на зону.