Дарья Асламова - В любви, как на войне

– А теперь я должен признаться тебе в одной веши, – тихо сказал он, когда страсти улеглись.

– Я слушаю тебя.

– Ты – вторая женщина в моей жизни.

От неожиданности я поперхнулась коньяком, который пила в тот момент.

– Не может быть! Не верю своим ушам. Тебе уже тридцать три года!

– Ну и что? Я женат уже десять лет и все эти годы хранил верность своей жене.

Сейчас мы подали на развод, живем раздельно и ждем процесса. Через три месяца весь этот кошмар закончится. В Англии развод – жутко сложная штука. Если б мы не расстались с ней, я никогда бы не посмотрел на другую женщину.

– Ух! Вот это новость. Это почти то же самое, что спать с девственником.

– А сколько мужчин было у тебя?

Я замялась.

– Ну, я точно не помню. У меня плохо с математикой.

– Мне кажется, единственный способ заставить тебя хранить верность – это держать тебя все время беременной.

– Бесполезно. И тут недоглядишь.

Мы рассмеялись и принялись составлять шутливый устный договор об условиях совместной жизни.

– Что бы ты хотела?

– Видеть мужа не больше чем неделю в месяц.

– Так мало?!

– Так много! Мужья жуткие зануды. А твои условия?

– О-о, их много! Первое – ты должна полюбить Регби.

– Да пошел ты!

– Второе, – не смущаясь, продолжал он, – научиться пить чай в пять часов вечера. Это время классического английского чаепития.

– Это будет нетрудно.

– Третье – ты должна любить только меня. Я подумала немножко, а потом спросила:

– Слушай, а компромисс возможен?

– Какого рода?

– Я даже согласна на регби, но вот третье условие мне не по силам.

Он сделал вид, что собирается меня задушить, и мы оба рассмеялись.

– Я такая, какая есть. Меня не переделать.

– Знаю. И не надо тебе меняться.

И он подарил мне один из тех взглядов, которые проникают в самое сердце.

Следующий вечер был прощальным. Мы сидели в элегантном кафе, и Тони смотрел на меня с грустью, как на птицу, которая еще сидит на ветвях, но уже расправила крылья для полета и зорко смотрит вдаль. Для меня он утратил всякую реальность; я еще могла коснуться его, но между нами легли материки, страны, города. Перед расставанием всегда бывает минута, когда любимый человек уже не с нами.

– Что ты будешь делать сегодня вечером, когда я уеду? – спросил он.

– Я пойду в свою комнату, лягу на кровать и буду плакать в подушку, – ответила я, пустив в ход свои самые бархатные интонации.

– Ты лжешь. Как только меня здесь не будет, ты наденешь вечернее платье и пойдешь в бар "Шампанское".

– Я не лгу. Я просто говорю то, что тебе больше всего на свете хочется услышать.

На прощание я оставила на его губах тонкий слой помады.

Он улетел, и мне стало скучно. Я сидела в пьяном тумане среди блеска и одиночества ночного заведения и думала о том, что после тридцати лет жизни, разгромленной тысячью случайностей, нужны только подлинные, длительные привязанности. Но моих благочестивых мыслей хватило ненадолго. Мне захотелось кого-нибудь поцеловать, все равно кого. Привычно рыская глазами по лицам мужчин, я вдруг увидела Уродца, богатого англичанина-плейбоя, любителя водки с тоником.

Как кстати! Я помахала ему рукой, и он поспешил ко мне.

Мы очень весело выпили, а после направились в битком набитый ночной клуб, где творилось нечто невообразимое. Был субботний вечер, и народ отрывался вовсю.

Совершенно незнакомые люди говорили друг другу "Хай", танцевали, обнимались и целовались. К стойке бара невозможно было пробиться, но меня увидел бармен китаец, который не раз ставил мне бесплатный стаканчик виски со словами: "Самой красивой женщине в Гонконге".

– Это ваша девушка? – заорал он Уродцу, пытаясь перекричать сумасшедший гам.

– Моя! – проорал польщенный Уродец.

– Быстрей заказывайте, пока вас не смели! – завопил бармен, игнорируя десятки протянутых Рук.

Мы получили свое виски, и Уродец удивленно спросил меня:

– Тебя здесь знают?

– Еще бы! – ответила я со счастливой улыбкой. Потом Уродца перехватили трое друзей-британев, и я потеряла его из виду. Я пыталась танцевать На маленькой сцене, но поскользнулась на блестящем паркете и упала, увлекая за собой маленького официанта с подносом, уставленным бокалами. Звон стекла, сверкание осколков, выплеснувшееся виски на моем ядовито-розовом платье, маленькая паника на сцене. Все как в плохом кино. Я чудом не порезалась. Меня с превеликой осторожностью извлекли из останков стекла, и, полагаю, я надолго потеряла в этом баре репутацию благовоспитанной леди.