Николай Соловьев - Северка

– коричневая кислая жижа, но зато рубль. Где работаю? Я сказал, что сейчас не могу устроиться – кгб не велит. Рыжков взбодрился, как будто речь зашла о выгодном контракте, и попросил меня подняться к нему и рассказать подробнее.

Захожу. Небольшая пустая комната. За кульманами слышно кто-то сидит, тихо шуршит. Слово за слово, рассказал Рыжкову о некоторых своих приключениях.

– Да нет в стране денег, заниматься такими вещами.

– Почему нет денег?

– Потому что нефти стали больше добывать, а государству идет все равно меньше доходов… а нищих сколько… даже по специальности не устроишься… И он стал рассказывать случаи, про общих знакомых конструкторов, работающих кем попало.

– Раз так, – говорю, – почему же меня взяли в богатую программистскую организацию? Я зарабатывал там больше чем Вы, начальник отдела. Нашли мое объявление в Интернете! Смешно. Дяде 38 лет, за плечами не престижный институт, по специальности не программист, языка, на котором нужно программировать, не знает. Если его брать, ему придется обучаться новому языку месяц, два. Что же это за организация такая? Если в ней работают тут и там родственники, то почему же своих не взяли? На такую то зарплату? И ведь не частная лавочка – работает на МИД. В Интернете специалистов ищет. А как объяснить то, что я приходил на работу в начале одиннадцатого, а уходил в пять? (А первое время в четыре). А обедал по два часа и более, отсутствуя на рабочем месте? А то, что первый год, не скрывая, занимался ежедневно по 3-4 часа английским языком.

– Ну вот, видишь, они поняли, что ты любознательный и им подойдешь, – вставил Рыжков.

– Ну, Вы же только что сказали, что устроиться трудно. Мне постоянно увеличивали зарплату, я летал в дорогие командировки и получал премии по 15 тысяч. И при этом я мало что делал и ни за что не отвечал. Мнение мое такое – я подопытный кролик. – Нет, не может быть. ('Этого быть не может, потому что быть не может никогда').

Тогда я рассказал ему, как однажды ощутил внешнее воздействие на внутренние органы, идущее последовательно, по часовой стрелке. – Да у моей жены тоже живот болит, когда понервничает… Я вошел в азарт.

Мне захотелось хоть как-то пошатнуть его твердую уверенность в безобидности родного кгб. Рассказал историю с подменой ценника. -

Без внимания. Потом историю, как на Андреевской набережной меня догнали четверо бегунов, выстроились в каре и продолжали бежать одной со мной скоростью. – Да ну кому ты нужен…

Утро. Открылась витрина зоомагазина. Хомяк сладко зевает. Розовое горло и язык розовый как докторская колбаса. У кошек кажется более красный язык.

На Калитниковском кладбище не был с детства. Сколько раз просил

Няню и отца съездить как-нибудь вместе, чтобы показали могилу деда.

Запомнил только две длинные дорожки через ряд могил, как в лесу заросших деревьями. Так и не собрались. В конторе назвал год смерти деда, в книге нашли, что он лежит на пятом участке. Обошел два раза пятый участок – не нашел. На четвертом тоже не нашел. Три, четыре могилы без табличек. Нужно приехать осенью, когда опадут листья – проще искать. Красивое кладбище. Лучше Ваганьковского и даже

Новодевичьего. Здесь нет великих и потому нет посторонних. Буйная зелень. На некоторых могилах трава выше головы. Много могил позапрошлого века. Старые кресты и склепы. Узкие тихие дорожки между участками. Некоторые деревья растут прямо из могил и отгибают крест в сторону. В старой церкви я бывал дошкольником с Няней и тетей

Валей. Контора – деревянное здание прошлого века. Двери открываешь – деревянная лестница на второй этаж шириной три метра. Крутая и длинная – ступенек в двадцать пять. Наверное, раньше так делали, чтобы можно было носить мебель.

Дня через два по третьему, что ли каналу сообщили, что создается база данных по московским кладбищам с указанием не только фамилии усопшего, даты смерти и участка, но и точного места захоронения.

Возвращался дворами до Пролетарки. Когда вышел на Волгоградский проспект, вдруг подумал, а ведь у людей, что живут здесь, нет возможности бегать утром и вообще в любое другое время хотя бы изредка видеть лес. И большинство москвичей живут так. Вот несчастье.

Звонил дяденька из какого-то международного общества защиты прав человека. В одно из которых я отправил письмо. По секрету дяденька сказал, что общество не афишируют себя (у них нет даже вывески на входе) и пригласил меня приехать с паспортом. За несколько минут разговора мне показалось, что говорю с прапорщиком в отставке.