Гюнтер Гейгер - Улица Марата

— ОК! Прошу прощения, я сейчас приеду, в половине восьмого я уже буду у вас…

Она еще раз подробно объяснила, как ехать.

Район Ясенево, там, где в роще расположен отель КГБ. Редакторша крупного московского литературного журнала жила в спальном районе среди бетонных высоток.

Сына не было дома.

Мне потребовалось полчаса, чтобы добраться. В этот раз мне удалось пересесть в нужном месте. До этого я вышел не там, где следовало, и застрял в человеческой пробке.

Таня явно обрадовалась моему приезду, хотя ей и пришлось ждать меня дважды. В квартире мы были одни. Это был довольно просторный флэт с двумя балконами. Гостиная была буквально набита книгами. Таня была интеллектуалкой. Раньше ей явно жилось не хуево, но теперь тираж журнала значительно сократился. Новое русское правительство больше не занималось распространением литературы. О прежнем тираже в 40.000 экземпляров теперь можно было только мечтать.

Сначала она принесла немного жорева — салаты и сыр. Затем мы перебрались в кухню пить чай и немецкое вино.

— Ах, Гюнтер, я превращаюсь в алкоголичку, — пожаловалась она.

Наверное, нужно было принести водку… Но, возможно, нет, потому что тогда мы нажрались бы в задницу и бессмысленно отрубились, в то время, как мне хотелось чего-то еще. Тане было 42 года. Седые прямые волосы. Стройная. Немного высохшее лицо. Опухшие губы. Она говорила быстро и часто с горькой иронией — злая на язык интеллектуалка, прекрасно владеющая немецким.

У нее были друзья в Германии, и она показала мне их фотографии. Потом она рассказала мне о каком-то америкосе, который прожил у нее четыре дня и влюбился, о чем она узнала уже позже, когда он стал присылать ей посылки со шмотками на адрес редакции.

— Представляешь, Гюнтер, он влюбился, а я этого даже не заметила!

Я этого не заметила… — сказала она, сокрушенно тряся головой.

Я его понимал, если признаешься сразу, то женщины насрут тебе в душу, поэтому всегда выгоднее до поры до времени скрывать свои чувства, оставаясь молчаливым поклонником. Кроме ее сына у нее жил еще 24 летний немецкий студент-картограф, рисовавший маршруты общественного транспорта, молодой гомодрил, который почему-то спал в ее комнате.

— Ты анти-социальный тип, Гюнтер…

Это была констатация факта, поэтому я не возражал.

Постепенно я придвигался к ней ближе. У нее на столе стоял мелкий виноград с родины ее родителей — из Молдовы. Она была наполовину еврейкой. В прихожей висели фотографии ее предков. И внешность мамы говорила сама за себя. Разговор принимал все более интересные обороты.

— На Западе, Гюнтер, бабам не нужны мужики, но у нас все по-другому, мы более патриархальны. У нас мужик является для бабы авторитетом.

Тут мне захотелось к ней присосаться. Она в свою очередь закатила глаза и высунула язык. Я сунул ей в пасть маленькую виноградину.

— Как собаке, — сказала она, после чего я выцеловал обратно этот символический анахронизм.

Я совсем забыл о псе, тихой домашней твари, ничем себя не проявлявшей, разве что в самом начале, когда я пришел. Он не был ревнивцем, которого нужно было запирать в другой комнате. Но Тане необходимо было с ним погулять.

Мы прошлись до продовольственного магазина и обратно. Таня прижалась ко мне, и я ощутил ее тело. Это был знак. Мне не следовало стесняться.

Пес погадил на клумбу. Мы вернулись назад. Дом выглядел прилично

— в подъезде не было окурков и запаха мочи, как в подъезде дома рабочих Трихомонозовых, у которых я снимал комнату.

Она отперла дверь. Мы выпили хуевейший кофе. Я не знал, был ли он хуевей, чем в США, но, во всяком случае, хуевей, чем в Вене. Она много пиздела, показывая мне фотоальбомы. Позднело.

— Гюнтер, ты можешь ночевать здесь…

Я вздохнул с облегчением.

— Да, спасибо, но я должен позвонить Зинаиде и Анатолию — людям, у которых живу, родителям Игоря. И сказать, что я не приду.

Что я немедленно и сделал. Она была в платье, а ее ноги обтягивал белый нейлон. Я сконцентрировал усилия. Я гладил ее ноги от пят к лодыжкам, щекоча под коленями. Она позволяла все, не прекращая пиздеть о всякой хуйне. О том, что в России все катится к чертовой бабушке, что жить здесь невозможно, что полагаться можно только на Ельцина, что Хасбулатов и Руцкой предатели, и так далее.

Незадолго до того она водила меня в музей Ленина. Там было место, где не разрешали снимать. Это были свидетельства последних дней вождя, изображающие его в неадеквате. Таня мне переводила. Она была женщиной, которая мне нравилась и которую я хотел трахнуть.