Ирина Муравьева - Дневник Натальи

— В общем, да, — сказал он. — Я, собственно, это имел в виду.

И тут я разрыдалась и закашлялась.

— Коля, — сказала я. — Миленький! Я с ума схожу.

Платонов испугался. Первым движением его было прижать меня к груди, но он остановился на полдороге.

— Ната, — спросил он осторожно, — что с тобой?

— Да что! — Слова расцарапали мне горло. — Что со мной? Никого нет — раз, старость пришла — два, смерть не за горами — три! Мало?

Он хотел что-то сказать, но не решился.

— Если ты мне посоветуешь верить в Бога, или надеяться на лучшее, или еще что-то в этом роде, — я повысила голос, словно Платонов был виноват в моих несчастьях, — если ты мне что-то подобное скажешь, я сейчас же уйду!

— Но в Бога действительно нужно верить, — прошептал Платонов. — Иначе что же?

— Ах, я не знаю! — закричала я. — Только ты мне не устраивай сцену из романа «Братья Карамазовы»!

— Когда писались «Братья Карамазовы», — сказал он, — овец не клонировали и младенцев не выводили в пробирках. Времена были невинными…

— Каких овец? — простонала я.

— Ну, как? — задумчиво сказал он. — Тех, которые тоже будут на Страшном суде. Вместе с экспериментаторами. Ната! Ты что, не видишь, какое подходит Время? (Пишу слово «Время» c большой буквы, именно так он произнес!)

— Время — чего? — спросила я.

— Я думаю, конца света, — ответил Платонов. — А как же иначе понять эти приметы?

— Коля! — вздохнула я. — Что ты, ей-Богу! Поговори со мной просто!

— Но, Наточка! — испугался он и затряс бородой. — Куда уж проще! Вот ты говоришь «моя жизнь» или «его жизнь», а ведь отдельно от общей жизни ничего нет! А скажи мне: что произошло с общей жизнью в нашем веке и почему я лично думаю, что скоро конец?

— Что произошло? — спросила я.

— В нашем веке впервые появилась цена. — Он ярко покраснел и запнулся. — Цена на человека.

— Не поняла, — удивилась я. — А во времена крепостничества?

Платонов замахал руками:

— Да при чем здесь деньги! Это другая цена! В нашем веке впервые пришло в голову использовать человека как материал, понимаешь? Использовать его телесно, извлекать пользу из его кожи, волос, костей! Вот я о чем! Ведь что делали немцы в лагерях? Ты скажешь: массовые убийства, камеры, холокост! Да, да, да! Но ужас в другом! Массовые убийства были и до немецких лагерей! Но посмотреть на человеческую кожу, как на кожу крокодила, из которой можно сделать сумку, — вот этого не было! Вот куда пробрался дьявол!

Платонова колотила дрожь.

— Ната, — простонал он и схватился обеими руками за голову. — Ната! Он подбирался к нам долго-долго, то с одного боку, то с другого, но никогда, ни в одной цивилизации ему не удавалось того, что нынче!

Я уже жалела, что начала этот разговор. У меня на него нет ни сил, ни здоровья. Тролль уловил мое настроение и посмотрел вопросительно. «Уходим? — сказал его взгляд. — Или еще побудем?»

— Все! — кричал седой и заросший друг моего детства, с которым мы лет пятьдесят назад ели незрелый крыжовник и играли в прятки. — Они скоро начнут выводить людей! Я читал, что в одном корейском университете уже начали такое клонирование! Они уже поместили человеческую клетку в пробирку, и она принялась развиваться! Тогда они ее уничтожили, потому что еще не знают, что с этим делать! Но скоро они узнают, скоро они узнают! Хотят отнять у человечества самую великую тайну! Тайну жизни и смерти! Но без этой тайны мир перестанет существовать! Он рухнет! Ты понимаешь? Любой идиот, у которого есть деньги и который больше всего на свете боится физической смерти, сможет заплатить, и для него выведут живое существо, в точности повторяющее его генетику!

— И что? — спросила я.

— Как — что? — расширил глаза Платонов. — Как — что, Ната? Ты понимаешь, как это делается? Берут одну клетку и удаляют из нее всю генетическую информацию, потом берут другую, сохраняя информацию, — и соединяют их! И вживляют это соединение куда угодно: в женщину, в пробирку! Получается существо! Человек! Но он заказан другим человеком на случай пересадки сердца, например! Или почек! Потому что его генетика точно повторяет генетику заказчика! Ты чувствуешь идею?

— Ну? — спросила я. — Чем это отличается от опытов доктора Фаустуса?

— По большому счету — ничем, — ответил Платонов. — Но ты ведь помнишь, кто пришел к доктору Фаусту?

— Ах, Коля, — усмехнулась я (мне хотелось свести все к шутке). — Я, например, к тебе пришла чаю попить, а ты меня пугаешь…

— Ничего нет, — умоляюще сказал Платонов, не слушая. — Солнышко мое! Ничего нет дороже жизни! Маленькой жизни! Не только человеческой, а вообще! Вот ты посмотри на него, — и он быстро дотронулся до головы Тролля дрожащей ладонью, — ведь тебе не важно, как он называется: собака, кошка, хорек! Ведь ты любишь конкретно его! И ты не допустишь, чтобы из него сделали шапку!