Сергей Юрский - Выскочивший из круга

“Это еще далекий план, – забасил Филимонов. – Мы в начале пути, но кое-что уже можем предложить. Понимаешь, – от волнения он даже стал говорить со мной на “ты”, – понимаешь, эта мельница перемалывает все не в порошок, не в пыль, это ерунда, она перемалывает все в…” (Он не мог найти слова.)

В это время иностранец что-то каркнул, и сразу вслед за ним Марианна крикнула: “В НИЧТО! В ПОЛНОЕ ОТСУТСТВИЕ!”.

Это было так страшно, что некоторое время мы все четверо тяжело дышали и вылупив глаза смотрели друг на друга. Первым заговорил Рейф Глендауэр, а Марианна перевела: “Наш гость хотел бы осмотреть ваши зубы”.

Я пересел в раскладное кресло, такое же, как Зухра ко мне привозила (а может, это оно самое и было). Кресло придвинули к окну, и я так наполовину сел, наполовину лег в него. А Глендауэр в это время нацепил себе на голову обруч с приделанной к нему лампочкой, даже не лампочкой, а таким светильником в виде кнопки.

Я раскрыл пасть, а он резко наклонился и близко-близко придвинулся к самому моему лицу, сильно сопя носом. Марианна подлезла с другой стороны и тоже придвинулась. Я задержал дыхание и закрыл глаза. Пусть, думаю, смотрят, от меня не убудет. А они (не отлипая от меня) начали отрывисто говорить между собой на английском. Он что-то спрашивал, а она отвечала. Я даже понял – он спросил, курю ли я, и она ответила, что – да, к сожалению. Тогда он вдруг острым таким, кинжальным движением – рраз! – и засунул мне четыре пальца в рот, а выпуклостью ладони прихватил меня снизу за подбородок и стал пальцами слегка водить вправо-влево, а ладонью все сильнее давить снизу вверх. Я закряхтел, продолжая сопеть, а он крикнул мне прямо в нос: “ТЭРПЭТ!”. И Марианна шепотом пояснилa: “Потерпите, пожалуйста!”. Дыхание у меня совсем перекрылось, и из глаз полились слезы. Я начал хрипеть, и он тогда выдернул руку и стал обтирать ее большим платком, который подала ему Марианна Викторовна. Глендауэр сказал длинную фразу, глядя на меня жутко расширенными за стеклами очков глазами. Тут Марианна захлопала в ладоши и даже стала немного подпрыгивать от восторга, и кричала при этом: “У вас большие перспективы! Огромные! Если вы решитесь продолжать, вы кандидат на очень серьезное долголетие. Он спрашивает, сколько прожили ваши родители”. Я говорю: “Отец умер, восемьдесят один год было ему, а мать и сейчас жива, в деревне живет под Иркутском, ей девяносто два, почти девяносто три, а дед вообще умер, – ему больше ста было”. Иностранец сдернул с головы обруч, пошел к своему креслу, уселся напротив Филимонова и стал ему что-то говорить. Я уж не знаю, понимал ли тот, но, видимо, понимал, потому что качал удивленно головой и разводил руками. А Марианна в это время шептала мне в ухо: “Я никогда его таким не видела, он в абсолютном восторге от вас, он хотел бы вас показать в Цинциннати”.

Филимонов поднялся и пошел ко мне: “Поздравляю! – он сильно сдавил мою руку своими лапами. – Его слово верное, общими усилиями можем достичь гарантированного результата!”. Я тоже, как мог, жал его руку, а своей левой ухватился за лицо, потому что челюсть довольно сильно свело.

Открылась дверь, и вошел дежурный, блондин, с большим подносом в руках, на подносе много блюдечек с каким-то желе и три высоких бокала с жидкостью. Мы подняли эти бокалы, как бы издали чокаясь, и выпили. Оказалось, сок – незнакомый, но вкусный и сильно холодный.

“Проходит?” – спросил Филимонов про мою челюсть.

“Ага, отпускает уже”.

“Ну вот! – удовлетворенно сказал Филимонов, – а вы, вообще-то, крещеный?”

“Пока нет, но я уже был в церкви, мы начали переговоры”.

“Обязательно! Покаяние – это прежде всего. Без этого никуда. А там, глядишь, двойной тягой дело пойдет”.

Тут Глендауэр и Марианна поднялись, откланялись, иностранец что-то сказал на прощанье, но дама даже не переводила, понятно было, что, дескать, наилучшие пожелания, до встречи в Цинциннати и прочее. Они вышли. А Филимонов пересел теперь за стол, вынул какие-то бумаги, и получилось, что я вроде бы у него на приеме.

“Вам повезло, что он тут оказался, – сказал Филимонов. – Истинно великий человек, хоть и алкоголик и, между нами говоря, – он наклонился над столом и подмигнул мне заговорщицки, – нехристь! Он у них там даже пресвитер, но это что ж?! Это ж протестанты, благодати на них нет! Разве ж это вера?! Однако, гений! Истинный гений! Что скажет, то и есть. – Он снова откинулся на спинку кресла и положил громадные свои руки на бумаги. – Так что? Шансы большие… Пробовать будем или?..”