Михаил Елизаров: Кубики

От этих жутких мыслей Сафронов хватается за идущую кругом голову. Янкин ободряюще подмигивает Сафронову:

— Я вот тоже раньше любил голову трогать, а теперь все, натрогался на всю жизнь, — у него взлетает голова, Янкин ловко прихватывает ее руками и водружает обратно.

Сафронов скулит от ужаса и закрывает глаза. Когда он их открывает, в купе пусто. Ушли Янкин, Яков Ильич и Рузаров. Сафронов выходит в коридор — нет ни пассажиров, ни проводницы.

Опускаются сумерки. Город по-прежнему чуть сдвинут. Видно, что пока Сафронов сидел с закрытыми глазами, город пытались вернуть на место. Все как настоящее. На вокзальной площади праздник: девушки в сарафанах водят хоровод, дети возраста подросших младенцев бегают голышом по голубой брусчатке, вспугивают голубей. Мужчины в разноцветных трико занимаются акробатикой. Марширует духовой оркестр лилипутов. На проводах транспарант с надписью «Накорми сахаром». В клумбе торчит шест, на нем фанерная табличка в форме рогатой коровьей головы. У бронзового Ленина часть пальто сделана из настоящего драпа, и странно, что Сафронов раньше не замечал этого. На лавках за шахматными досками сидят белые гипсовые старики. «Парковая скульптура», — понимает Сафронов. У одного старика в руке поролоновый муляж радиоприемника, Сафронов специально потрогал его — мягкий, как губка.

Сафронов не решается сесть в автобус— хоть номер маршрута правильный, Сафронов не уверен, что его привезут верно. Он решает пройтись пешком. Все чужое, еще более страшное от того, что маскируется под знакомое. У Сафронова прилипают к асфальту ноги. Он пытается бежать, но почему-то прыгает, причем не вперед, а в высоту. Желтая яичная муть поднимается со дна глаз и застилает изображение, словно он плывет в мутной, полной песка воде.

— Господи, помоги! — просит Сафронов, и сразу же из-за поворота вырастает голубая церковь. Возле церкви нищие продают входные билеты.

— Плати, — говорит баба-контролерша. Сафронов сует руку в карман, вытаскивает и сыплет елочные иголки.

В церкви служба: солдаты с ружьями и старухи. Только Сафронов заходит, солдаты отдают честь, начинает играть громкая гармошка, и хор поет детскими голосами:

— Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам!

— Становись на колени, — говорит старуха, ложится на спину ногами к стене и жестом показывает Сафронову, чтобы он стал ей на колени. Они круглые и твердые, как деревянные шары, обтянутые материей. Сафронову приходится все время балансировать, чтоб не упасть.

Старуха молится:

— В гости приходил архангел Приходил, в гостях говорил архангел Говорил... Целуй икону!

Икона — это вырезка из газеты в деревянном окладе. Сафронов наклоняется с поцелуем, из газетных букв вылупливаются мелкие черные мушки, вспархивают и садятся Сафронову на лицо, кусают за губы. Сафронов пугается, с воплем стряхивает назойливых мушек. Спрыгивает с колен старухи, бежит к выходу.

У батюшки за спиной два крыла из еловых венков. Он кричит вслед убегающему:

— Не б-бойтесь, Сафронов, в этом х-храме в-вы лучше всех, д-добрее всех, ч-чище в-всех!

Старухи вдруг становятся маленькими и какими-то чумазыми, Сафронов вырастает на весь храм, а лежащая на полу старуха кричит голосом Рузарова:

— Вот это сила!

Сафронов ощущает дикий прилив восторга. Заика-батюшка на коленях подползает к Сафронову:

— Меня н-ночью черти м-мучили. Уговаривали: «Н-не читай Б-библию, читай М-мурзилку», — листали п-передо мной к-картинки...

Батюшка открывает «Мурзилку» и показывает Сафронову. Но только уже не батюшка, а сам Янкин лукаво говорит ему:

— Хвать!

Силы сразу покидают Сафронова: — Помогите, — просит он старуху, у которой топтался на коленях.

— Троицу проси, — бормочет старуха. — Повторяй за мной: Верую в Янкина, Якова Ильича и Рузарова!

Бьет колокол, Сафронова подбрасывает на повороте, и он понимает, что не в церкви, а в автобусе. С ним два румяных милиционера. Это Янкин и Яков Ильич, и у них синие бархатные уши. За рулем Рузаров в мохнатой кепке, на лице у него деревянный раскрашенный нос.

Сафронов на ходу выпрыгивает из автобуса, бежит по улице, и все приходит в неистовство и движение: деревья, урны, какие-то гуси с картонными шеями, корова с обиженной мордой, оторванная собачья голова, гипсовые старики. Прыгают наперегонки в мешках лилипуты из духового оркестра. Проводница в белом с голубыми горошинами платье скачет на корточках, как жаба. Потом над всем этим оказывается белый потолок, и по нему скользят мышиные тени с хвостами. У всеобщего бега вдруг оказывается окно со ставнями, в него заглядывает старуха, хохочет и улетает. Бег уже окончательно похож на вагон. Сафронов бежит и при этом садится на нижнюю полку, а с верхней уже свесились три уродливых женских личика — Янкин, Яков Ильич и Рузаров. Сафронов убавляет скорость, и все замедляется. Исчезает полка с уродливыми головами, проводница, картонные гуси. Сафронов видит расчерченные в клетку серые пятиэтажки. Чем медленнее бежит Сафронов, тем отчетливее дома. Сафронов переходит на шаг, оглядывается: Янкин, Яков Ильич и Рузаров следуют за ним гуськом, аккуратно становясь ногами в его следы, словно идут по камушкам через ручей. Они в одинаковых клетчатых костюмах.