Михаил Елизаров - Кубики

Она смутилась так, бормочет: «Это чтобы ты не пил, не гулял...».

Меня от злости прямо затрясло. Я говорю: «Убирайся к своим родителям, я с тобой жить не буду, развожусь. Ты построила нашу семью на обмане». Она в крик, плакала, просила, но я уже знал ее истинное нутро. Я даже не ночевал, чтоб с ней ненароком не помириться в постели. И на утро я поехал в ЗАГС и заявление о разводе написал. Марина уехала, прошло несколько дней, и у меня словно пелена спала. Я понял, что она мне никогда не нравилась! Что она меня жабами оморочила. Приехали Липатовы— Маринины вещи забрать. Они вели себя вежливо, тесть сказал: «Ну, подумаешь, не ужились, всякое бывает», — а теща говорит: «Подушки тебе оставлю. Как же ты без подушек в городе будешь?». И так я с ними мирно простился и стал жить свободный, один. Я эти подушки сложил в шкаф, и они там лежали больше года.

А потом я познакомился с хорошей девушкой, которую по-настоящему полюбил. Мы поженились, и она переехала ко мне. И тогда я вытащил из шкафа подушки, что подарили Липатовы. С новой женой я сначала жил хорошо и дружно, только мы вдруг стали оба болеть. Иногда ссорились без причины до криков, оскорбляли друг друга последними словами, я чуть ли не руку на нее поднимал, а после мы сидели и не понимали, как два близких человека могут так ругаться. У меня голова все чаще болела, тошнило. Учиться было сложно, память ухудшилась. У жены мастопатию нашли в груди. Мы очень хотели ребеночка завести, но у нас не получалось, потому что у жены за год было два выкидыша. И так мы жили и горевали, но продолжали через силу любить друг друга.

И вот однажды пришел я домой с занятий, мы поужинали, легли спать. Я ворочался долго, взбивал подушку, снова лег и обо что-то укололся. Ощупал под наволочкой — там словно палка торчит. Я взял ножницы и распорол подушку. А там не палка, а высушенная кость! Мы высыпали содержимое подушки на газету. И чего там только не понапихано было: семена тыквы раскрашенные с буковками написанными, рыбья чешуя, когти с лап куриных, перья, связанные ниткой, узелки с землей. Мы распороли вторую подушку — еще похлеще: зерна кукурузные, мелкие кости, клюв петушиный, змеиная шкурка, голубиное крыло, кошачья лапка высушенная, веревки с узлами, земля, клубки волос и шерсти.

Жена испуганно спрашивает: «Откуда у тебя эти подушки?»

Я все понял и говорю: «От прежней жены-ведьмы остались». И сразу вспомнил, как теща мне подушки всучивала. Я снова позвал соседа. Он увидел, перекрестился и говорит: «Вам сделано на ссоры, бесплодие и болезни». Говорит, надо пойти в церковь, посвятить бензину, все содержимое подушек тщательно собрать и сжечь с молитвой. Тогда тот, кто нам такое устроил, сам обожжется.

Мы так и сделали: посвятили бензину, вышли на пустырь, колдовство из подушек облили и вместе с наволочками и наперниками сожгли. Пока горело, читали «Отче наш», «Богородице Дево, радуйся». И после этого мы стали гораздо лучше жить, жена опять забеременела. А от своих родителей я узнал, что в Пресненском у Липатовых пожар был, и старые Липатовы сгорели.

Тогда я, Сергей Богачев, поднялся с этой Доброгаевой Ларисы, восьмидесятого года рождения, потому что у меня с ней и во второй раз не встал. Я смотрел в ее совсем не боящееся лицо, она ничуть не плакала, и взгляд у нее был особенный, упаси Боже, без насмешки, а то бы я ей сразу полкирпичом лицо размозжил, такой тихий и деловитый взгляд насквозь, будто мимоходом эта Доброгаева сделала очень важное, страшное дело, которое для нее привычная работа. Может, такой взгляд у людей, что расстреливают заключенных, а потом куда-то в сторону пялятся на продолжающуюся жизнь. Я сказал Доброгаевой: «Посиди тихо», — а сам пошел к пацанам. И когда я на них откровенно посмотрел, они сами поняли, что хватит нам всем притворяться, они обступили меня: Витька Сарма, Андрюха Шумаков и Мокрыш, и я им сказал:

— Давайте же немедленно расскажем, как все было, друг перед другом, потому что происходит подлое. По очереди вместе вспомним, как это случилось, чтобы разобраться и принять серьезное решение.

Я оглянулся на Доброгаеву. Она уже не лежала, а сидела на моей куртке, одна нога вынута из штанины, пиджак еще свой от холода накинула и смотрела на воду.

И стал рассказывать Мокрыш, а потом Витька Сарма, а после него Андрюха Шумаков, а затем я, Сергей Богачев, потому что первым все про ситуацию понял.

Мокрыш нам сказал:

— Вот вы еще без меня приехали на улицу Краснозаводскую и встретили там возле входа на «Стройкерамику» не знакомую вам раньше Ларису Доброгаеву, о которой мы узнали, кто она, когда Серега Богачев уже на территории завода полез ей в сумку и прочел в ее паспорте. Эта Доброгаева возвращалась с работы. Витька Сарма остановил Доброгаеву и предложил ей пойти с вами прогуляться на брошенный завод. А в это время, когда он с ней разговаривал, тут я к вам и подошел и все начал видеть. Богачев мне сказал, что Сарма снимает телку. И она мне издалека понравилась, и я сказал, что надо обязательно вести ее на завод. И мы перешли к Витьке Сарме, и он сказал нам, что познакомился, что девушку зовут Лариса. Она хотела уйти, но мы не пускали, после чего Богачев и Витька Сарма подняли Доброгаеву на руки и понесли на территорию завода, а я и Шумаков за вами следом, и мы шутили и немного пугали эту Доброгаеву, чтобы потом на месте не тратить много времени на уговоры. То есть мы словами нагнетали обстановку страха, а Витька Сарма даже несильно ударил ее по лицу, когда она стала вырываться. Мы долго водили ее по территории завода и искали место, где поудобнее. Богачев и Сарма повели Доброгаеву к карьеру, который был наполнен водой. Потом Богачев отвел Доброгаеву в сторону. А скажи нам, Серега, о чем ты говорил? Я сказал: