Макс Фрай - Русские инородные сказки 2

А писатель говорит: это не реклама. Это уже новости. Но, в общем, не важно. Мы сейчас еще покурим и поищем правильную кассету. Вот ты, самоубийство, чего бы ты хотело бы послушать? И от этого вопроса самоубийство впадает в реальный коматоз, потому что таким вопросом — ну, в общем, вопрос реально некорректный, когда у тебя в голове две тыщи разноцветных букв, и надо из них какое-то название составить, а они, блин, больше двух не собираются, хихикают и разлетаются по темным закоулкам.

Тем временем писатель насыпает еще один колпачок, а по радио снова какая-то музыка, и очень в тему, что-то про маленьких девочек, такое душевное, что хочется плакать навзрыд. И вот самоубийство со слезами на глазах хапает из бульбика, оседает на стул и дальше уже как сквозь вату. То есть, пол вертится, потолок вертится, стены местами меняются, и откуда-то издали доносится одинокий голос писателя: Хорошо сидим! Только вот еще не курили…

Самоубийство говорит: куда тебе уже курить? Ты и так уже в хлам! А писатель отвечает: нет! я адекватен! Тогда самоубийство задает ему проверочный вопрос: сколько будет семью восемь? А писатель спрашивает: а тебе-то зачем? Самоубийство говорит: а затем! Для проверки адекватности, короче. А писатель говорит, ну если для проверки — тогда сорок восемь. И самоубийство внутренне с этим соглашается, хотя где-то как-то понимает, что писатель его обманул, но никак не может понять, где и как. Ну, то есть, ответ вроде правильный — но писатель при этом явно неадекватный, и надо ему доказать.

Тогда самоубийство спрашивает: а вот, например… Кто написал?… — войну и мир! А писатель без запинки отвечает: Анна Каренина. Самоубийство говорит: ну, нет! Войну и мир ведь этот написал — этот — ну, в общем, мужик с бородой. А писатель говорит: мужик с бородой — это я. Во, смотри, бородища какая! И сразу бороду свою взъерошил, и стал похож на Бармалея какого-то. И вся тема от этого необратимо запуталась, трудно как-то до кучи связать Анну Каренину и Бармалея. Хотя, с другой стороны, неадекватность явная.

И вот самоубийство задает ему третий вопрос, самый трудный и провокационный: Слы, мужик с бородой, а ты вобще чего написал? Писатель же без тени смущения ему отвечает: а ты не знаешь? Самоубийство говорит: не знаю. А писатель: ну, а я, что ли, знаю? Я, вобще, не потому писатель. Я по жизни писатель. Но я, кстати, до фигищи всего понаписывал. Сегодня, например, такую шнягу написал, называется: Писатель и Самоубийство. Короче, это как приходит к писателю самоубийство и говорит: давай убьемся. А писатель говорит…

Тут самоубийство как закричит: и неправда! Это не ты написал, это на самом деле было! А писатель говорит: так, на самом-то деле, всё на самом деле было. И есть, и будем, я надеюсь. Или, ты думаешь, уже не будем?

Самоубийство сразу понимает, к чему он клонит. И говорит: нет. Сегодня точно уже не буду. Убил ты меня, писатель. И с этими словами сползает на коврик и — ну, вот это, знаете, когда всё слышишь и всё понимаешь, но говорить и двигаться уже не можешь? РубанькО, короче. А писатель делает себе еще один колпачок, лихо раскуривает, а потом разбирает бульбик, включает компьютер и садится записывать вот эту вот телегу. О том, как один писатель самоубийство победил. Потому что правильный писатель, он же ж завсегда самоубийство победит. Была бы идеология позитивная. А можно даже и без идеологии, но это уже труднее.

Сегодня я расскажу тебе сказку. Завтра опять уеду. Если ты спросишь куда, не найдусь, что ответить.

— Так вот они жили, — сказала Сова.

— И умерли в один день? — тут же поинтересовался Кто-то.

— Не совсем. В одну ночь.

— Странно. Очень странно.

— Что же тут странного?

— Что жили. Что умерли. Да еще и в одну ночь. Умирают обычно днем.

— Да нет. Умирают обычно, когда прийдется.

— Ну ладно.

И они долго молчали.

Потом Кто-то спросил: "А как их звали?" Сова задумалась.

— Да никак их не звали. Зачем бы их было куда-то звать?

— Ну в гости там или на дни рождения.

— А! Они не ходили в гости. Тем более на дни рождения.

— Почему?

— Не знаю. Может быть, сладкого не любили.

— Ну а знакомые-то у них были?

— Кажется нет.

— Не понимаю. Ничего не понимаю.

— Я тоже давно уже ничего не понимаю. Очень давно.

Сова перелетела на соседнее дерево и стала смотреть на хрупкую секиру Большой Медведицы. Кто-то молчал. Потом Сова резко спикировала куда-то вниз.