Рита Бальмина: Летняя компания 1994 года

– Я знаю, что такое счастье:

В обнимку пребывать в нирване

На развалившемся на части

Давно продавленном диване.

Весенняя суббота, утро,

Пейзаж в окне весьма убогий -

И наблюдает кама-сутру

Пологий купол синагоги.

А интерьер еще вмещает

Уже ненужное богатым,

И джаз дивана не смущает

Ушей соседки глуховатой.

И вечности ползет кривая

В ленивый полдень – по старинке

Не одеваясь, допиваем

Вино вчерашней вечеринки.

И дым дешевых сигарет

Вбирая легкими до спазма,

Несем веселый легкий бред,

Как послесловие к оргазму.

Народ ревет и рукоплещет, кто-то крепко подпивший лезет целоваться… Она продолжает:

– В объятья первого хамсина

От страсти стонущей Далилой

Упала стерва-Палестина,

А я – в твои объятья, милый.

Для ночи догола раздета

Луна – бесплатная блудница

На бледный пенис минарета

От вожделения садится.

Дрожат у пальмы в пыльных лапах

Соски созвездия Змеи,

И всех моих соперниц запах

Впитали волосы твои.

И я в не понимаю снова:

До коих пор, с которой стати

Я все тебе простить готова

Под неуемный скрип кровати…

Публика снова визжит. Хозяин русского книжного магазина Женя

Лейбович целует Ритке ручку. Карабчиевский, который пришел сегодня в кафе с увешанной цепочками джинсово-дырявой малолеткой, покусывает губы.

Потом к стойке выходит Нинон. Она одухотворена и сценична. Ее нежный ангельский голос звучит почти драматически:

– ДАФНА

На улице известной динамистки

(Пример для многих бабьих поколений)

Служители златого Аполлона

Испытывали чары Диониса:

Служителей ужасно было мало,

И каждый в гробе своего кристалла.

Я тоже принесла хрустальный гробик,

Который вмиг растаял при попытке,

Хоть заглушали крепкие напитки

Густой, невыносимый голос крови…

Она продолжает читать, и не многие из присутствующих знают, что

Дафна – это название улицы, на которой влачат свое понурое существование Зив с Бэзэком. Феликс счастливо улыбается, гордый своей талантливой и очаровательной женой. Нинон дочитывает, народ рукоплещет, Полковник подносит поэтессе (или поэту?) полный стакан водки, но она отказывается, садится рядом с мужем, напряженно ожидая очередного чтеца.

Медленно выходит Зив, задевая по пути ножки стульев, наступая на ноги тем, кто не успел их передвинуть. Наконец, он добирается до стойки, долго роется в своих бумагах, несколько раз надевает и снимает очки…

– Пародия… Сами догадаетесь… на кого… – снова роется, глухо и неразборчиво начинает:

– На дне Большого Тель-Авива

Ты встретишь Каца, Сельца, Зива

И эскимоса в кимоно

Национального пошива,

Собачье, в мусоре, руно.

А я иду в крахмальных платьях,

Нежна, как 40 тысяч братьев,

Хотя отчасти – без усов.

И виснут на моих проклятьях

Их животы поверх трусов.

Народ начинает ржать, все понимают, на кого пародия, Зив продолжает:

– Мой милый даун годовалый,

Ты не такой уж глупый малый:

Не бойся, деточка, меня,

Меня, чуть бешенной и шалой,

Хоть и немного обветшалой…

Нам хватит на двоих огня.

Огня, ума и интеллекта,

Пусть позавидует нам некто,

Кому природой не дана

Способность выйти из респекта,

И в плане страстного аспекта

Он раньше выпал из окна.

Теперь нас кто же объегорит?

Все на двоих: сей бред, сей город -

И, как ведется меж людьми -

На общий счет – мой "тлуш маскорет"

Твой чек с "Битуах Леуми"5

Все смеются. Еще не выветрился из памяти эпизод про яффского дауна из Риткиного венка "Сны Яффо", зачитанного здесь же в прошлый четверг и посвященного, как и все, что эта идиотка писала в последний год, прозаику Карабчиевскому, который только руками разводил:

– Столько эмоций… Зачем? Стою ли я этого?

Критик Александр Гольдштейн, который на Бреннер приходит не слушать тексты, а смотреть на девушек в мини, рассеянно и близоруко озирается, опасаясь своей суровой подруги жизни и перекидывается тихими фразами то с ней, то с Хаенко. Потом встает, выходит не дожидаясь конца программы. Его землячка, тучная бакинка

Танька-зубатка выскакивает за ним в вестибюль и очень громко начинает его чем-то грузить. Программа комкается и иссякает.

Потом долго еще пьянствуют, сдвинув столы в сигаретной копоти.

Зив рассказывает две истории про один рояль:

– Когда отец получил свою первую Сталинскую премию (Мишкин покойный родитель работал над бомбой с академиком Сахаровым), он купил маме рояль в подарок, она в консерватории преподавала, а мне тогда пять лет было… Ну и пока с грузчиками они там рассчитывались, я уже подобрал "Марсельезу"… еще нот не знал. А потом, ну… через много лет уже прихожу к сестре, а она меня к окну тащит за рукав… ну, я выглянул… а там наш рояль без ног лежит.