Владимир Митрофанов - Врачу, исцелись сам!

Кладбище располагалось за примыкающей к городку деревней

Покровкой. Деревня эта своей одной улицей растянулась вдоль тракта на несколько километров, и была условно поделена на две части мостом через неглубокую речку. И между этими половинками деревни существовала давняя необъяснимая вражда, которая неизвестно когда возникла и длилась уже несколько поколений. Основные стычки происходили между доармейской молодежью обычно на гулянках и танцах.

Любые гуляния должны были завершиться массовой дракой. Уходя в армию, традицию эту передавали следующим поколениям. После армии дрались уже меньше – считалось несолидным. Городская молодежь в эту деревню предпочитала не соваться, если только большой компанией.

Могилу Геныча нашли с трудом. Она была завалена снегом. Борискову запала в память сцена, когда снимали с могилы и отряхивали от снега венок с черными лентами. Иголки на еловых лапах, которыми была покрыта недавняя могила, еще были зелеными.

Ужас состоял еще и в том, что Геныч был первым из друзей детства, кто умер от болезни. Некоторые ребята из класса тоже уже умерли: один был убит в драке, другой умер с перепою, третий разбился на мотоцикле (тоже, кстати, вдребезги пьяный). Тут все было понятно и не столь трагично. Но Геныч был первым, кто умер по сути от старости: атеросклероз сосудов сердца, нестабильная стенокардия, острая коронарная смерть.

Поминки были самые обычные – с водкой, с перепоем, но без особых эксцессов, под конец все даже развеселились, но потом, когда

Борисков уже ехал домой уже в городе в метро – он вдруг неожиданно для себя горько заплакал. Никто, впрочем, не обращал на него внимания. Думали, что пьяный. Впрочем, он и был пьяный.

Придя домой, Борисков сел на кухне и зачем-то вдруг стал рассказывать Виктоше про свое детство:

– Помню, в детстве первый выпавший снег всегда повергал меня просто в изумление: утро, сияющее, слепящее, режущее глаза, чистый воздух, звонкий лед на пруду у дома – бздынь! – под камнями. Мы всегда выходили на коньках в первые же дни мороза, лед под нами прогибался и трещал. Нередко и проваливались…

Виктоша была чем-то недовольна, спросила только: "Есть будешь?" и, не дожидаясь ответа, швырнула тарелку на стол. Потом ее прорвало:

– Мне это твое пьянство надоело!

А ведь не так уж часто и много Борисков пил. Он обиделся, надулся, а потом заперся в туалете блевать. Затем подошел к зеркалу. Оттуда на него смотрела отвратительная пьяная рожа с косыми, налитыми кровью глазами. Да, это уже не был тот юноша-десятиклассник с мечтательными и дерзкими глазами.

Некоторые чувства юности были утеряны навсегда и безвозвратно.

Например, то необыкновенное юношеское эротическое чувство. Это была еще не похоть, которую ощущаешь, когда женщина раздевается перед тем, как лечь рядом в постель. Это было восхитительное, сложно определяемое ощущение, которое уже стал забывать. Еще подростком шел он однажды с огорода мимо бани в женский день и вдруг увидел приоткрытую форточку. Естественно, он туда заглянул: сквозь щель видна была банная раздевалка, и у него помутилось в глазах: там стояла Люба Кобцева, девочка из его класса, только что снявшая лифчик, и он увидел ее обнаженной. Наверно, впервые в своей сознательной жизни он увидел голую женщину. Это была такая нежная белая кожа и такая красивая грудь, каких Борисков никогда больше в жизни вживую, наверное, больше и не видывал, хотя и постоянно работал с голыми людьми. И такого странного прекрасного чувства тоже уже никогда больше не испытывал. Эротическое чувство было с нежностью, но совершенно без похоти, хотя он немного в трусы от восторга и напустил. Борисков был в совершеннейшем восхищении и потрясении. Он тогда еще никого даже не любил. Он никому никогда про это не рассказывал. На Любу уже смотрел в школе совсем другими глазами. С того момента она вызывала в нем восхищение, хотя, по сути, была полная дура. Он нередко наблюдал за ней со стороны, со своей парты, за ее грацией и нарождающейся женственностью. После окончания школы он никогда ее больше не встречал.

Хотя и не так часто, но одноклассники регулярно звонили по своим проблемам, и Борисков насколько это было в его возможностях, им помогал. Одноклассники и друзья детства были как дальние не всегда удобные родственники, которые могут не появляться годами, даже их в лицо помнишь уже смутно, и вдруг они внезапно появляются целым семейством и – деваться некуда – их надо как-то устраивать и развлекать. Как-то Борискову презентовали бутылку настоящего очень дорого французского коньяка "Наполеон". Приехали ребята, Борисков достал эту бутылку, чтобы похвастаться перед ребятами. Те разлили ее на три граненых стакана и залпом выпили, закусив соленым огурцом.