Илья Кормильцев - Собрание сочинений. Том 2. Проза

«Butch: дневник артиста»

Елена Погребижская

Дневник слегка недоделанной девушки неопределенного пола — характерного персонажа русского рока козыревской эпохи — относится к тому жанру, который один мой знакомый называет «гламуром пива „Балтика“ и сигарет „Уинстон“». Мутный неразбавленный поток девичьего сознания, перечни подаренных плюшевых мишек, рассказы об убогих буднях шоу-бизнеса, обычно скучные, иногда возвышающиеся до сносной иронии, чересчур частое употребление слова «артист» (слова попсового происхождения, в историческую эпоху русского рока считавшегося оскорблением), навязчивая тема фитнеса и лишнего веса (о, это роковое обаяние Америки!) и т. д. и т. п. Если все это написано для того, чтобы вызвать сочувствие к нынешним рокерам и их нелегкому быту, то дневник Бутч достигает поставленной цели на все сто — не приведи бог жить в подобном инсектарии.

«Занимательная наркология»

Андрей Макаревич

Изящная маленькая книжка, обложка которой воспроизводит хорошо знакомое старшему поколению сочетание цветов и линий — этикетку водки «Московская». И вот уже тема задана: хотя наркотиков много, книга посвящена в основном национальному — алкоголю. В принципе любой из нас смог бы написать такую же. У кого в нашей стране многопьющих людей не было первой рюмки водки, первого падения с ног, первого алкогольного конфуза и прочих первых радостей? Но немногие смогли бы написать так же. Макаревич талантлив, он блестящий рассказчик и тонкий стилист. Стандартный набор алкогольных анекдотов превращается под его пером в легкое и умеренно философичное чтение. Общее отношение к вопросу — то, что некогда называлось почти позабытым нынче термином «культурпитейство». То есть важно: с кем, когда, как, что и в каких количествах. Зная все это, можно легко проплыть по пьяному морю между Сциллой алкоголизма и Харибдой ханжеского воздержания. Стакан портвейна — настоящий герой «Занимательной наркологии», однако в конце некоторое количество страниц отведено и другим зельям — табаку и гандже. Причем в отношении последней автор честно признается, что не только курил, но и затягивался, хотя кайфа не понял. Тон — сдержанный, разумный, далекий от наркоистерии, с намеком на легалайз, за что Андрею Вадимовичу отдельное спасибо.

«Царство страха»

Хантер С. Томпсон

В последней книге великого и ужасного Хантера Томпсона нет ни строчки о музыке (если не считать упоминания пары песен), однако если взглянуть правде в глаза, то к рок-н-роллу автор имеет больше отношения, чем сотня иных гитаристов. Можно сказать, что он и был ангелом-хранителем той «огромной и прекрасной волны», на гребне которой явились миру такие люди, как он сам, как Кен Кизи, Тимоти Лири, Уильям Берроуз и многие другие — почти все уже покинувшие нас, не в силах больше жить в мире, где Свиньи одерживают уверенную победу. В «Царстве страха» Томпсон, следуя своей излюбленной энергичной гонзо-манере, прокручивает кадры прожитой жизни, предчувствуя — или планируя? — свою скорую смерть (писатель добровольно ушел из жизни 21 февраля 2005 года). Если какой-нибудь его текст можно было бы назвать мемуарами, то это точно «Царство страха», ибо других мы уже не дождемся. Все, что волновало сердце и ум Акулы Ханта, нашло место на страницах этой книги: мотоциклы, демократический конгресс в Чикаго, грязные войны Дяди Сэма во Вьетнаме и на Гренаде (кто теперь помнит эту Гренаду? — а ведь именно там репетировался Афганистан и Ирак), дружба с Джонни Деппом и порнозвездами. Мозаика текстов, интервью, писем, статей, эссе, лирических отступлений, которая в других руках стала бы пошлым сборником журналистских работ, у Хантера Томпсона обретает электрическую энергию романа, искрит, пахнет озоном, как воздух перед торнадо. Эта радиация, присущая лучшим его текстам — «Ангелам Ада», «Поколению свиней», «Страху и ненависти», — есть и в «Царстве», но чувствуется, что силы шторма уже на исходе. Основная интонация книги — по-прежнему бравада, но это горькая бравада человека, чувствующего, что его дело проиграно, друзья и соратники один за другим уходят из жизни и наступает старость. Хантеру Томпсону всегда было душно и тесно в Америке, а в последние годы, которые писатель окрестил Серым Десятилетием, духота становилась невыносимой — наступило Бушное Время. Томпсон ненавидел нытиков, но прочесть это можно только между строк, пробившись сквозь грубоватость и напористость классического американского индивидуалиста, считающего, что он один в силах восстановить справедливость. Последние годы писатель отстаивал свою колорадскую глухомань от натиска корпоративного бизнеса, от пришельцев-нуворишей и от надвигающегося бетона автострад. Но врагов становилось все больше, а здоровья все меньше. Он умер, как герой вестерна — не сдавшись врагу в плен.