Илья Кормильцев - Собрание сочинений. Том 2. Проза

Горели свечи на стадионе. И когда отзвучали последние аккорды, качнулось, задвигалось людское море, зашумело.

И над этим морем вдруг разнесся голос Агапа:

— Человечки, привет! Вам нравятся мои песни! О’кей! Вы не знаете, как меня зовут, а я не знаю, как зовут каждого из вас. Но это ведь не главное. Я хотел, чтобы вы успели меня полюбить. И я пел для вас.

Людское море молча слушало, все еще горели свечи в руках.

Слушал, всем телом подавшись вперед, продюсер. Перед ним на мониторе горела картинка со стадионом. Агап продолжал:

— Теперь я уверен в том, что вы меня любите. Настало время поговорить начистоту. Я хочу дать вам нечто большее, чем музыка, нечто большее, чем счастье, я хочу дать вам Справедливость.

— Что он делает!.. — простонал сквозь зубы Винс.

— Выключить вещание? — быстро спросил служащий.

— Бесполезно. Это слушает сейчас весь мир.

Агап говорил:

— Я хочу освободить вас от тирании, о которой вы не подозреваете, хотя и страдаете от нее — от тирании имен.

Слушал Винс, слушал стадион.

Над Эйфелевой башней гремел голос:

— Я даю неделю на то, чтобы каждый из вас отказался от имени. Я даю неделю правительствам ваших стран, чтобы они отменили названия этих стран, городов, рек, всего, что как-то называется.

В Кремле, в кабинете с высоченным потолком, украшенным лепниной, слушали радиоприемник двое молодых людей в темных костюмах и с серьезными лицами. Приемник говорил, слегка гнусавя:

— Разумеется, речь идет не только об именах, которые записаны в ваших документах — речь идет и о всяческих кличках, воинских и ученых званиях, должностях, тюремных номерах — обо всем том, что превращает нас в вещи, которые можно переписывать, регистрировать. Я освобождаю вас от тирании имен, когда имя определяет, кто ты, что ты, какие имеешь права и какие обязанности.

На острове стояли перед бункером Слава и Кид. Задрав головы, они смотрели на выставленные на крыше колонки, из которых несся все тот же голос:

— Не всем это понравится. В первую очередь это не понравится тем, кто раздобыл хорошее имя, дающее право на власть. И все, что я говорю вам, не воззвание! Это — ультиматум! Вы можете меня не слушать, пока не узнаете, что есть сила, которая заставит вас слушать меня. Спросите у ваших правительств, которые с таким вниманием смотрят сейчас в космос! Они все знают, хотя и не подают вида! Если мои требования не будут выполнены в течение недели, месть будет страшной! И я надеюсь на вашу помощь, человечки! Завтра в тот же час и на той же волне я буду петь и говорить для вас. Чао!

Голос умолк, колонки немного пошипели еще и стихли. Остались шум, ветер и рокот волн.

Слава трясся от злости.

— Я ему мозги наружу вышибу! — захрипел он, наконец. — Я его так разделаю, мать родная не понадобится!

И одним скачком долетев до двери, забарабанил по ней кулаками.

— Открывай, сучья кровь! — орал Слава.

Кид стоял рядом и не понимал, в чем дело.

— Ты что? Ну и что тут такого?

— Как что?! — Слава оторвался от двери. — Он захапал мои песни, он захапал мое имя! Мне все равно, что там он несет, мне наплевать на его дурацкие идеи. Мне вообще наплевать! А песни мои! Только мои!

Кид так ничего и не понял, Слава опять начал колотить в дверь, рассыпая проклятия и угрозы. Он требовал открыть и принять кару.

И дверь открылась. В проеме стоял спокойный Агап. И смотрел на Славу. Тот тоже смотрел на Агапа, стараясь сдерживать дыхание.

Агап сказал:

— Ну? Что?

Слава стоял молча.

— Ну, давай, давай, — говорил Агап, — песни у него захапали… Борец за нравственный прогресс…

Слава все стоял. Агап наклонился куда-то вбок и выставил на землю перед дверью упаковку с пивом.

— Вот твое.

И закрыл дверь. Слава стоял перед ней и думал.

По печальным аллеям парка скользили тени прогуливающихся и явно больных людей в казенной одежде. Им навстречу шли журналист и врач и вели между собой беседу.

— Да, я, конечно же, его помню, — говорил врач, — во-первых, редкостная картина болезни, во-вторых, бегство у нас, конечно же, не ЧП, но чтобы убежал и не вернулся живым или мертвым, — такое редко бывает. Психический больной, он обычно очень предсказуем, вопреки общему мнению. Всегда известно, где его искать.

— Вот вы сказали, редкостная — это какая? — переспросил журналист.