Этгар Керет: Дни, как сегодня

Керет фактически превращает короткий рассказ (порой — всего лишь 15 строк) в яркий, буквально кинематографически объемный клип. Его телеграфный стиль позволяет передать максимум эмоций посредством минимума лексического объема. Все очень динамично, как бы осязаемо выпукло, эмоционально и очень узнаваемо, близко каждому. Проза Керета проста, он пишет короткими, лапидарными фразами. Несмотря на некоторое увлечение игрой речевыми клише и сленговыми штампами, иврит молодого прозаика легок, но выразителен. Это повседневный язык, на котором говорит сегодня израильская молодежь. Этот вариант ивритского койне [1] Койне (произносится койнэ́ или кайнэ́ , неизменяемое) (от греч. κοινη διάλεκτος ( koine dialektos ) — общий язык) — функциональный тип языка, используемый в качестве основного средства повседневного общения с широким диапазоном коммуникативных сфер в условиях регулярных социальных контактов между носителями разных диалектов (этнолектов) или языков. Первоначально термин «койне» применялся в лингвистике лишь к общегреческому языку, сложившемуся в эллинистический период (IV–III вв. до н. э.) на ионийско-аттической диалектической основе и служившему единым языком деловой, научной и художественной литературы Греции до II–III вв., хотя уже в начале нашей эры возникает движение «аттикистов» (Лукиан) против господства койне, за возрождение норм старой аттической литературы. Эллинистическое койне, вытеснившее древние греческие диалекты, послужило исторической основой современных греческих диалектов, возникших после распада койне. В современной социолингвистике койне понимается шире — как любое средство общения (главным образом устного), обеспечивающее постоянную коммуникативную связанность некоторого региона. ( Википедия ) отличается целым рядом отступлений от нормативной грамматики, обилием англицизмов и арабизмов, присутствием армейского сленга, аббревиатур, он перегружен инвективной лексикой.

Вместе с тем, писатель использует очень точные глаголы, которые создают стремительную динамичность действия, а его определения — емкие, с широким спектром возможного толкования, для создания нужного автору в данной ситуации смыслового и эмоционального окраса («Я и Людвиг убиваем Гитлера без причины», «Моторизованный патруль», «Мой брат в тоске»). Прозаик также сознательно комбинирует разговорный иврит с литературным («Сумасшедший клей», «Девушка Корби», «Психодром»), что, по его собственному признанию, позволяет создавать и реально-фантастические ситуации. «Я полагаю, — говорит Керет, — что не существует плохого или хорошего языка. Я не считаю правильным ограничиваться только нормативным ивритом, поскольку все должно служить лексическим инструментом. Моим огромным желанием является создать фразеологические структуры, которые могут быть интерпретированы по-разному, но в каждом варианте содержался бы единый момент истины».

В рассказах Керета немало описаний сцен насилия («Без политики», «Аркадий Хильвэ едет на автобусе № 5», «Моторизованный патруль», «Сын главы Мосада», «Мой брат в тоске», «Девушка Корби», «Заряжен и на предохранителе», «Менструальные боли»), однако автор считает это повседневным явлением в израильском обшестве. Он объясняет это так: «Говорят, что я заимствовал насилие из американских фильмов. Но посмотрите на израильскую действительность — то интифада, то самоубийца-хамасовец взрывает бомбу. Нас не надо учить насилию, оно часть наших будней».

Ряд рассказов Керет посвятил армии — одному из центральных государственных институтов в Израиле. Сделано это не из каких-то конъюнктурных общественно-политических соображений или, тем более, социального заказа — от этого Керет далек, как никто. (В одном из наших телефонных разговоров он с присущей ему иронией сказал: «Когда я слышу слова "сражаться, война", мне хочется спрятаться под стол…») Дело в том, что молодой человек, мужчина, оказавшись в непростой атмосфере напряженной и полной опасностей (израильская армия — фактически постоянно воюющая) армейской жизни, или теряет себя, ломается, или мужает и крепнет («Кохи», «Кохи 2», «Дни, как сегодня», «Заряжен и на предохранителе»), в любом случае — переживает и проявляет самые сильные эмоции. При этом Керет не упускает возможности показать традиционные для любой армии проявления бестолковщины, казенщины и бюрократизма («Кохи 2», «Хозяин дома сходит ума»).

Одновременно — рассказы Керета гуманистичны, в них ощущается непрямое, но явное осуждение насилия, экстремизма, нетерпимости, и не только к носителям разных религиозных или политических взглядов, вообще — другим, порой просто не таким, как большинство («Шломик-Гомик», «Каценштайн», «Никто не понимает квантов»), — то есть всех тех негативных социально-психологических явлений, которые обострились в израильском обшестве в последние два десятилетия.