Этгар Керет - Дни, как сегодня

Вот уже пять месяцев, как я путешествую здесь, один, с рюкзаком за спиной, смотрю на снега, фиорды и лед. Мир здесь полностью окрашен в белый цвет, а ночь — черная. Иногда я должен напоминать себе, что это всего лишь путешествие. «Смотри, — говорю я, — лемминг!» и заставляю себя достать камеру. Но сколько уже можно фотографировать? В душе я чувствую себя изгнанником.

Я дышу паром на свои толстые перчатки, это по идее должно отогнать холод. Но холод ждет своей минуты, и как только пар рассеивается, он снова возвращается. Холод здесь — это не то, что холод у нас в Израиле. Это холод, который даже не связан с температурой. Это хитрый холод, который проникает в тебя и замораживает изнутри.

Я продолжаю идти по улице. Слева — маленький освещенный книжный магазин. Уже полгода я не читал книг. Я вхожу в магазин, здесь мне тепло и приятно.

— Простите, — спрашиваю я, — у вас есть книги на английском?

Продавец, кивает головой и продолжает читать газету с нелепыми буквами. Я не спешу уходить. Прохожу между полками с книгами. Смотрю на обложки книг. Вдыхаю запах свежей бумаги.

Внутри магазина возле одного из стеллажей стоит монахиня. Со спины она на мгновение выглядит, как смерть из фильмов Бергмана. Но я собираюсь с мужеством, подхожу к соседнему стеллажу и украдкой бросаю на нее взгляд. У нее худое и красивое лицо. Очень красивое. Книгу, которую она держит в руке, я знаю. Я определяю ее по картинке на обложке. Она возвращает книгу на ее место на полке и поворачивается к другому стеллажу.

Я спешу достать книгу с полки. Том еще хранит тепло. Это «Гулливер», «Гулливер» по-исландски, но все равно «Гулливер». Обложка книги напоминает издание на иврите. У нас было такое дома. Я думаю, что мой брат получил его от кого-то в подарок.

Я плачу в кассу продавцу, который настаивает, чтобы завернуть мне книгу в подарочную упаковку. Он приклеивает на цветастую упаковочную бумагу розовую ленту и лезвием ножниц закручивает в колечки ее конец. Собственно, почему бы и нет? Это подарок себе.

Выйдя из магазина, я спешу разорвать упаковочную бумагу, снимаю рюкзак, прислоняю его к фонарному столбу, усаживаюсь прямо на заснеженный тротуар и начинаю читать. Книгу я хорошо знаю, и даже, если забыл в ней что-то, картинки сразу напоминают мне. Это та же книга, те же слова. Даже если я и додумываю что-то из них. «Гулливер» на исландском — это все еще «Гулливер», книга, которую я ужасно люблю.

От большого волнения я начинаю потеть, это первый раз, что я потею с того времени, как приехал сюда. Я снимаю тяжелое пальто и влажные перчатки, в которых мне трудно переворачивать страницы. Первые два романа просто великолепны, да и от третьего я получил огромное удовольствие. Но, без сомнения, последнее путешествие — самое захватывающее. Эти благородные гуигнгнмы, на которых я всегда хотел походить. Когда Гулливер был вынужден покинуть их и вернуться к людям, я не мог удержаться от слез.

Когда я дочитываю книгу, то замечаю, что уличный фонарь уже не горит. Холод уже давно перестал мешать мне. В свете фар проезжающего автомобиля я вижу рядом с собой личность в черном. Она поворачивается ко мне. Это она — ошибиться невозможно — коса, костлявое лицо. Со спины она на мгновение показалась мне настоящей монахиней.

Циона выпускают через две недели. Он уже пригласил нас на вечеринку к себе в кибуц. Кохи посоветовал мне придумать какой-нибудь предлог, чтобы не ходить. «Все кибуцники — каннибалы, — нес он чушь по своему обыкновению, — они там без разбора едят один другого. Если бы они не были такими скрытными, это давно бы уже выплыло наружу. Тебе только не хватает, чтобы кто-нибудь из них, подпив, вообразил, что ты — секретарь кибуца, который достал его дежурствами, и — бац! — ты уже находишься в желудке какого-нибудь жирненького мапайника. [14] Мапайник — член израильской левосионистской партии МАПАЙ (Израильская рабочая партия). Большинство членов кибуцов в Израиле долгое время составляли члены лево-сионистских движений и партий.

После инцидента в Южном Ливане Кохи стал просто невыносим. Чего стоит один только случай с этим письмом командиру батальона.

Первые недели после той истории в Ливане Кохи обычно слонялся по территории базы, засовывая и вынимая из дырки в голове палец, и кричал: «Я умер, вот это да… Я умер». Повар Шломо, когда увидел его, упал в обморок, а потом подал командиру роты рапорт по форме 55, в котором написал, что не может служить в одном подразделении с трупом, поскольку из рода коэнов. После того, как комроты Акива немного успокоил Шломо и потребовал от Кохи прекратить его штучки, тот подал официальную просьбу командиру батальона с требованием, чтобы его признали погибшим в бою, и в этом статусе освободили от нарядов и дневальства.