Юрий Мамлеев - Россия вечная

А сейчас в нашем распаде и хаосе, которым охвачено человечество, присутствует тотальная свобода. Здесь иногда люди могут открыть необычайно высокие горизонты, которые даже не укладываются ни в какие духовные традиции. И вместе с тем, — что нередко, — можно пасть так низко, что из этого уже никогда не выберешься. В общем, страшная, трагическая, противоречивая эпоха.

— Следовательно, вы считаете, что нельзя так уж однозначно утверждать, что эпоха Возрождения была главной точкой падения, поскольку было перенесено внимание с Божественного на человеческое? Сейчас об этом говорят довольно часто.

— Да, обычно так говорят. И в этом, безусловно, есть правда. Но проблема скорее заключалась в том, что последователи гуманизма, открывая сферу человеческого, совершенно забыли о Божественном. Получилось нарушение баланса. Само по себе это открытие не было столь пагубным, если бы не отрицание прошлого.

Мне недавно случайно попались книги французских энциклопедистов: Вольтер, Ламетри, Гельвеций и т. д. Сейчас это читать просто дико! Это на уровне атеистической пропаганды времен застоя. До такой степени опримитивить человека, унизить и свести его к полумашине-полуживотному, имея позади такое великое духовное богатство! И это называется веком разума, веком просвещения! Его результат — кровь, бесконечные революции, расовые бойни, атомные катастрофы Хиросимы и Нагасаки. Гуманизм обернулся антигуманизмом, разум оказался антиразумом, просвещение обернулось диким, дремучим невежеством. И человек забыл о своем Божественном происхождении.

— Что вы ощутили, вернувшись в Россию?

— Я испытал такое необыкновенное счастье, которое может испытать только человек, на какой-то период оторванный от родины — от своих корней, от своего языка, от своей земли. Лишь испытав такой разрыв, можно понять, почему проблема России стоит в душе так остро.

И я хотел бы сказать следующее… Разумеется начав со слов: «Бог знает лучше». Я все же склоняюсь к тому, что период, который мы переживаем, — конец так называемой малой кали-юги. То есть это не конец всего периода падения, когда разрушается определенная плоскость космоса — тот физический мир, который мы отождествляем с Вселенной, и открывается новый пласт. В нашем же случае в пределах одного физического мира заканчивается определенный цикл человеческой цивилизации и начинается новый. Иногда это связано с катаклизмами. Например, гибель Атлантиды, всемирный потоп. Но все же эти изменения происходят в пределах нашей физической земли. И я думаю, может быть, этот переход будет смягчен. И надеюсь, что в возникший новый период жизни человечества России будет принадлежать величайшая роль.

Интервью записал Владимир Тучков.

«Русская мысль», 2 июня 1983 г.

Первый том собрания сочинений Н. Бердяева [64]- поздняя автобиография философа — «Самопознание». Это приобретает тем большее значение, что для Бердяева философия всегда была делом личного опыта.

«Самопознание» открывается экскурсом в далекое прошлое, в отроческие и юношеские годы мыслителя, в то время, когда формируется личность каждого человека. Бердяев довольно подробно говорит о себе в этих главах. Его тон — несколько отчужденный, как и полагается истинному философу, и он чуть отстраненнее описывает свои личные недостатки и достоинства: философское «я» Бердяева всегда стоит над его личным «я». Таким образом, все, что входит в человеческий опыт, перерабатывается философским «я», и опыт становится частью умопостигаемой реальности.

Свой основной «грех» Бердяев видит в том, что он «не хотел просветленно нести тяготу этой обыденности, то есть мира». Тривиальная жизнь казалась ему уродливой и бессмысленной. «Думаю, что моя нелюбовь к так называемой жизни имеет не физиологические, а духовные причины, даже не душевные, а именно духовные», — пишет он. От этой «жизни» он стал рано уходить в жизнь духа, и философия стала его потребностью. Он был, следовательно, философом по призванию. Что касается его вышеупомянутого «греха», то это свойство практически всех людей духа.

Бердяев, конечно, мечтал о «просветлении» обыденной жизни, но в реальности сделать это было гораздо труднее, чем просто уйти от «жизни» в высшие сферы, ибо такое «просветление» означало бы «преображение» жизни. Видимо, Бердяев считал «грехом» уход от нашего порочного, греховного и примитивного мира, ибо такой мир воистину нуждается в просветлении, а бегство из него выглядит, может быть, и правильным, но чересчур «эгоистичным» путем. И Бердяев обвинял себя в этом.