Юрий Мамлеев - Россия вечная

В действительности Есенин был только на одном уровне деревенским поэтом — на более глубоком уровне он был всерусским, национально-космическим поэтом, где национальное и космически-мировое были тождественны. Его образы деревни и русской природы отражают некое сокровенное состояние Русской Души. И разве сама русская природа не является очевидной манифестацией Русской Души? Разве в самой русской природе не заложены каким-то образом качества Русской Души: широта, беспредельность, нежность, грусть и т. д.?

Каждый, знакомый с духовной космологией, знает, насколько природа и даже космос связаны с человеческим сознанием — поэтому нет ничего удивительного в том, что русская земля и природа связаны с русским сознанием и душой самым глубочайшим и взаимным образом. Именно поэтому русский человек так нуждается в русской земле и, кроме того, сама эта земля является зеркалом его души и в то же время дает ему силы.

Поэтому деревенские образы Есенина имеют всемирно-русское значение: деревня, как социально-бытовой космос, может исчезнуть в пост-индустриальную эпоху, но воздействие есенинской деревенской символики не может исчезнуть, ибо она непосредственно связана с реалиями изначальных уровней Русской Души.

Достойными примерами этого являются не только сложные стихотворения раннего Есенина, но и лирические стихи, например, посвященные сестре Есенина Шуре. Весь поток образов в этих маленьких поэмах («сгибшая надежда», «нежная дрожь», «калитка осеннего сада», «тоскующие куры», корова, теребящая «соломенную грусть», «васильковое слово» и т. д.) направлен на внутренний строй Русской Души. Действительно, при медитативном рассмотрении этих образов видно, что они выражают не только конкретную жизнь, но в то же время символизируют определенные состояния внутреннего русского бытия.

И хотя некоторые из этих образов имеют как будто бы чисто психологический подтекст, на самом деле — во многих случаях — их подлинный смысл несравненно более глубок, и поэтому они только внешне звучат как психологические реальности, а в действительности уходят в метафизическую сферу.

Если говорить не только о приведенных стихах, но и о есенинской поэзии в целом, то очевидно, что за ее образами и за ее символикой стоят такие реалии, как «безграничность», «тоска», «бесконечное пространство», «обездоленность», «тайна», «сказочность бытия России», «природа как сторона Русской Души», «нежность», «русская незавершенность, составляющая пространство для тайны и для грядущего», «грусть всего живого»… Все они вместе уходят в «макрокосм» Русской Души и являются отблеском подлинной ее сущности. Даже предметы русского быта в есенинской поэзии, благодаря их связи со всей остальной русскостью, становятся фактически внутренними символами и потому такими драгоценными. Здесь нет ничего незначительного, все бьет в самые древние тайники сознания.

Особый смысл во всех этих реалиях есенинской поэзии, несомненно, имеют тоска и обездоленность, лишенность, которые, как мы отмечали, носят не только социально-психологический, но главным образом метафизический характер. Эти, казалось бы, абсолютная лишенность и тоска на самом деле могут привести к позитивным результатам. Не останавливаясь на том, что слишком уходит в духовную космогонию, можно сразу отметить, что именно эта лишенность, обездоленность вызывают настоящий взрыв любви к России. Например:

Такая любовь проходит великим потоком по всей поэзии Есенина. Но о любви к России и о характере этой любви — в дальнейшем.

Сейчас важно отметить, что часто самые негативные и даже разрушительные образы и символы в русской литературе, как правило, скрывают в себе неожиданные светоносные начала. Это ясно видно на примере Достоевского и Есенина. Как тоска и лишенность у Есенина только усиливали любовь к России и к ее земле, так и космическое отчаяние Достоевского вело к познанию Света, к последнему отчаянному порыву к Богу.

Не странно также, что другой фундаментальный образ есенинской поэзии, образ окаянной Руси», Руси тюрьмы, пьянства, бродяжничества и безумного удальства часто смотрится как своего рода «обратная сторона» святой Руси. При всей их противоположности они неотделимы в чем-то. Ибо ведь и святость, и «нездешнесть» проявляются в мире чаще всего не на фоне мелкого буржуазного благополучия… Любовь к России у Есенина носит совершенно особый характер. (И соответственно такая же любовь возникает и у читателей.) Ее сила зависит именно от этого соприкосновения с какой-то глубочайшей сущностью России, о чем говорилось ранее. Хотя Россия и остается как бы неузнанной до конца, загадочной и распознаваемыми остаются лишь ее проявления, тем не менее внутреннее соприкосновение с Россией вызывает у поэта прилив «сверхчеловеческой» любви к ней, которая явно выходит за границы естественной любви к родине. (И подобное, конечно, мы видим не только у Есенина — но у него в высшей степени.) Следовательно, Россию любят, как мы уже подчеркивали, не только потому, что она — Родина, но и по другой причине, именно в силу ее таинственного притяжения к себе, в силу ее метафизических качеств.