Владимир Березин - Ностальгия

И тогда Тимошин побежал на огонек, к какому-то домику. Холод лез под куртку, и Тимошин припустил быстрее, быстро тасуя в голове планы спасения. Наверное, надо скорее вернуться назад, к Бологому, или вперед, к Чудово, дать кому-нибудь денег – и хоть на тракторе, но выбраться из проклятого места.

Он попытался вспомнить карту Новгородской области – но дальше бессмысленных названий дело не пошло. Боровёнка… Или Боровёнки? Там было еще странный поселок Концы, они в те давние времена, лет двадцать назад, должны были плыть на байдарке мимо этих концов. Нет, ничего не вспоминалось.

И тут Тимошин увидел самое странное: никаких рельсов под ним не был – он бежал по насыпи с давно снятыми шпалами, поднимая фонтанчики легкого снега.

Не переставая удивляться, он ввалился в дверь маленького домика с освещенным окном.

Он не вошел, а упал в сени, вслед ему свалилась какая-то палка, загремело что-то, зашебуршало и, видимо поколебавшись, тоже рухнуло.

Из сумрака на него, ничуть не удивляясь пришельцу, смотрел старик в железнодорожной фуражке.

Старик ничего не спрашивал, и вскоре Тимошин сидел у печки, понемногу проваливаясь в сон, не в силах уже куда-то ехать или даже расспрашивать о дороге.

В ушах стучали колесные пары, щелкали стрелки, и наконец все слилось в неразличимый гул. Он проснулся на топчане в темноте, а вокруг было все то же – печка, стол, ходики. Экран телефона вспыхнул белым светом – но сети не было.

Тимошин пошел к выходу и услышал в спину:

– Возьми ватник, застудишься.

Снег снаружи никуда не пропал, он лежал чистой розоватой пеленой в свете звезд. Бредовая картина прорастала в реальность, схватывалась как цемент. И этот морок не давал возможности сопротивляться, поэтому, вернувшись в дом, Тимошин долго лежал молча, пока рассвет не брызнул солнцем в окно.

– Я тебе валенки присмотрел, – наклонился к нему старик. – Ты привыкай, привыкай – не ты первый, не ты последний. Сто двадцать лет тут поезда ходили – я и не такое видел. Утром человек в Окуловку поедет и тебя заберет.

Что-то начинало налаживаться, и это не могло не радовать.

Тимошин удивлялся пластичности своего сознания – сейчас, отогревшись и наевшись мятой горячей картошки прямо из кастрюли, он уже почти не удивлялся морозному утру посреди лета.

И вот они уже тряслись по зимнику в древней машине, Тимошин не сразу вспомнил ее прежнее название – да-да, она звалась “буханка”.

Внутри “буханки” гулял ледяной ветер, и Тимошин ерзал на продавленном сиденье. Старик завел беседу с водителем про уголь – вернее, орал ему в ухо, пытаясь перекричать грохот и лязг внутри машины. Уголь должны были привезти, но не привезли, зато привезли песок для локомотивов, который даром не нужен, – все это уже не пугало.

Они остановились рядом с полуразрушенным вокзалом, и он решил отблагодарить старика.

На свет появилась стодолларовая бумажка, старик принял ее, посмотрел бумажку на свет, зачем-то понюхал и вернул обратно.

Тимошин с сожалением отстегнул с руки часы и протянул старику, но тот, усмехнувшись, отказался:

– Это нам уж совсем без надобности.

Действительно, с часами вышло неловко – к тому же Тимошин понял, что часы встали, видимо ударившись, когда он катился кубарем по заброшенной платформе.

– Ты не понимаешь, – сказал старик, – у нас время течет совсем по-другому. Твое время – вода, а наше – сметана. Потом поймешь.

Если бы не благодарность, Тимошин покрутил бы пальцем у виска – эти провинциальные даосы с их вычурным языком были ему всегда смешны.

И вот он остался один. На станции было пусто, только с другой стороны вокзала парил тепловоз, а рядом с ним стояла кучка людей.

Вдруг рявкнуло что-то из морозного тумана, и мимо Тимошина поплыл поезд с разноцветными вагонами. Тимошин не удивился бы, если б увидел в окошке даму в чепце, – но нет, поезд спал, только на тормозной площадке стоял офицер с папиросой и задумчиво глядел вдаль. Что-то было не то в этом офицере, и Тимошин понял: рука офицера опиралась на эфес шашки, а на груди тускло горел непонятный орден. Вряд ли это были киносъемки – наверное, кто-то из ряженых казаков дышал свежим воздухом после пьяной ночи.

Сзади хрустко по свежему снегу подошел кто-то и тронул Тимошина за плечо. Он медленно обернулся.

Этого человека он узнал сразу. Васька действительно был однокурсником – тут уж не было никаких сомнений. После института

Васька, кажется, собирался уехать из страны. Потом случилась какая-то неприятная история, они потеряли друг друга, затем сошлись, несколько раз встречались на чужих праздниках и свадьбах – и вот стояли рядом на августовском хрустящем снегу.