Владимир Губайловский - Камень

Он очнулся и почти оттолкнул ее:

– Что ты, Изабель. Опомнись!

Она опустила руки. Опустила глаза.

– Прости. Наверно, я сошла с ума.

– Конечно сошла с ума. Все рушится, а мы что ж тут будем…

– Да, ты прав. Ты всегда прав. Всегда, – вздохнула она. – Все-таки ты совсем не похож на отца.

– И слава богу, – резко ответил Луис. – Хватит глупости говорить, нам давным-давно пора. Я тут мечусь, как не знаю кто. Где тебя носило столько времени? Ты видела Елисео, где этот свободный человек?

– Какой ты правильный, Луис. Таких, наверное, не бывает.

Он не успел ей ответить. Последовал новый толчок – уже по-настоящему жестокий, и цветным режущим фонтаном брызнул витраж над дверями их дома, дверями, в которые больше никто никогда не войдет.

Мы были совсем близко от пальмовых рощ. Толчки повторялись. Лошади сбивались с шага. Чем дальше – тем ближе к опасности. Напряжение нарастало.

– Что же это такое, – бормотал я себе под нос. – Мигель, мы едем в самое пекло.

– Там мама, там отец, там Елисео, там…

– А тебе-то самому не страшно?

– Нет, совсем нет, – сказал мальчик и улыбнулся, правда, как-то вымученно. – Я знаю, что скоро их увижу.

– Это может случиться даже скорее, чем ты думаешь.

Мы уже видели людей. Они стояли на кромке пальмовой рощи. Их было много, очень много, я даже не думал, что в городе столько жителей.

– Смотри, они уходят из города.

Я различал знакомые лица.

– Какой жесткий рассвет!

Елисео провел рукой по корешкам книг. Что-то сдвинулось, вошло в паз, сомкнулось и кончилось.

Еще можно начать другую жизнь, жизнь без этого каменного города.

Можно уехать далеко на Север, погрузиться в большой и суетный мир, полный музыки перемен. Стать, например, профессором теологии – из атеистов и агностиков должны получаться хорошие профессора теологии.

Говорить людям о времени, о пространстве, о пустоте, о материи, об истине, о Боге.

Сначала будет трудно. Если выбраться из этого затверженного мирка, то придется расправить грудь и научиться дышать чужим воздухом, но потом все окупится сторицей. Все начнется сначала. Он встретит мудрых мужчин, и они примут его как равного. И появится юное влюбленное существо с огромными восхищенными глазами. Он откроет ей мир сущностей и явлений, а она отдаст ему юное тело, и он наконец обретет примирение мысли и плоти, жизни и смерти. Он научится открывать и разделять свое сердце, а не только мысль. Он умрет старым прославленным философом в окружении учеников, и молодая вдова будет безутешна и прекрасна на строгих похоронах, о которых напишут во всех газетах.

Какая картина! Елисео даже удивился, насколько она получилась нереальной.

– Даже если так. Что изменится для меня самого? Разве я когда-либо хотел славы, или власти, или, тем более, денег? Я никогда не мог додумать свою мысль до той четкости, когда она отливается в единственные слова. Мануэль говорил, что мысли у меня скачут, как блохи. И он прав. Одни догадки и разговоры. Но разве мне этого мало?

Разве я не слился с этим городом? Разве есть в мире место, где мне будет так же легко дышать, и думать, и пить мое вино по утрам? Есть

Мигель. Но он-то уже человек другого мира, я и сам хотел, чтобы он уехал из этого каменного склепа. А мне-то куда уезжать?

Жизнь кончилась. Они спасаются, они верят, что наступит будущее, но я-то знаю, что ничего будет. Дети вырастут и забудут – город и гору, реку и рощу. А тот, кто прирос к этой черной скале, – разве он сможет начать жизнь заново? Оторвать себя с мясом, потерять все, что имел, разучиться всему, что умел. Кто-то сможет. Вот Луис точно сможет. Он человек дела. А дело это – деньги, они не знают ни родины, ни корней, они безразличны ко всей этой чепухе. Он начнет новое дело и точно так же, как в городе, добьется успеха, только размах у него будет другой. Большой будет размах.

Конечно, книги есть везде. Можно бросить эту библиотеку и собрать другую. И можно чему-то научить Мигеля, если он захочет меня слушать. Это здесь я один такой умный, а в большом мире у него будет много учителей.

Книги. Что они значат в моей жизни? Мне странно себе признаться, но значат они не много. И от них я устал – читаю все меньше, а на полках копятся тома, которые я даже не разрезал. Книги по-настоящему важны только для того, кто их пишет. Остальные читают и тут же забывают. В памяти остается только прочитанное в детстве, впечатанное крупными буквами в память. Но я-то не пишу книг.