Георгий Давыдов: Крокодиловы слезы .Рассказы

Были и другие соседи. Тихий часовщик Магазинник (“Куда ты пойдешь? – слышится крик в коммунальной квартире. – В магазинник…”). Еще – мужчина без пальцев на правой руке: я знал, что невежливо на него смотреть, но смотрел. Наша семья. Мама, отец, кашляющая тетушка мамы, автор этих воспоминаний. Автор поневоле: больше некому рассказать о Юрии Сергеевиче. Впрочем, я преувеличиваю. Ведь нет-нет, а Юрий Сергеевич сам напомнит о себе. Заходишь в книжный и слышишь: “Вам об Угличе?.. Возьмите Чехова… Нет, не Антона

Павловича… Краеведа… Недавно снова переиздали… Сейчас так не пишут… Родственник? Скорее всего…”

Нет, Юрий Чехов не был родственником Антон Павловича, но он – смешно сказать – решился написать о Ялте.

Почему он это сделал? Ответ простой, если знать о посвящении книжки.

Стороннему человеку оно ничего не скажет, даже привычное в таких случаях слово “посвящается” отсутствует, только инициалы – “Н. В.”.

Она, эта “Н. В.”, рассказала мне потом, что Юрий Сергеевич признался, что в редакции упрашивали снять посвящение. Казалось бы, что им за дело? Какая крамола в двух буковках? Они, конечно, не знали, кому посвящена книга. Да если бы это и стало известно, то вряд ли бы им удалось распутать, какое преступление (с точки зрения анкет) скрывается за именем, вынесенным Юрием Чеховым в начало своего повествования о Ялте.

Наталья Вагенер – так звали ее. Она была вдовой Всеволода Вагенера, сына знаменитого ялтинского архитектора начала века Отто Вагенера.

Того самого, чей шедевр – ялтинский брат московского “Метрополя” и тоже “Метрополь” – нет-нет, а сфотографируют растерянные туристы.

Растерянные, потому что даже в Ялте, которую по-царски застраивали царские архитекторы, этот дом – как Пушкин среди других лицеистов.

Неофиты старой гостиницы не знают, что ее главная тайна видна ночью, да и то, если у консьержа животные колики. Тогда зажигается свет в вестибюле, консьерж с одурелым лицом шарит в аптечном ящике и поминутно бежит в комнатку уединения, а на темную улицу смотрит пылающий красно-желто-синий витраж. Даже глаза могут заболеть от таких красок. Их многоцветный вихрь легко обманет, но надо вглядеться в абстракцию и разобрать силуэт ялтинской бухты, той самой, чеховской, но только не Юрия Чехова, нет, а Антон Павловича времен.

Архитектор Вагенер благополучно умер в 1916 году. Именно благополучно, я не оговорился. В 1917-м благополучно уже не умирали.

Наталья Вагенер сказала мне, как ей хотелось бы написать о людях, которые умерли счастливыми просто потому, что не увидели революции.

“Они так и остались на той странице, понимаете?” А тогда родные оплакивали его раннюю смерть: всего-то сорок два года. Отпевание в лютеранской церкви собрало не только близких, а как будто весь город. Так писали в местных газетах. За гробом шли вдова и двое сыновей: старший Николай и младший Всеволод. Всеволоду было всего шесть лет, но он хорошо запомнил отца. Он запомнил и такие его слова: “Если город займут немцы, я застрелюсь”. Мальчик постеснялся спросить, почему, он, кажется, уже знал, что папа – немец.

Немцы заняли Крым и, соответственно, Ялту во время Второй мировой.

Всеволоду было тогда чуть за тридцать. Странное (или страшное?) совпадение, но свадьбу с Натальей Вадарской (так звали Наталью

Вагенер в девичестве) сыграли в апреле 1941-го, на Красной горке.

Сыграли – это, конечно, преувеличение. Всеволод был замкнутым человеком. Он ведь и ухаживал за Натальей на свой манер. Как они познакомились? В старой ялтинской библиотеке, в Чеховской комнате, слышали про такую? Она приходила туда на зимних каникулах (училась в

Киевском университете). Он – приходил постоянно. Он нигде не учился.

Ну, разумеется, кроме знаменитой ялтинской мужской гимназии, ставшей народной школой. Нет, не потому, что происхождение мешало поступить в университет (кажется, к его совершеннолетию запреты уже отменили), и не потому, что фамилия в сочетании с отчеством (с “оттовичеством”, как смеялся он) не всегда приятно отзывалась в ушах бумажных людей.

У него просто не было никаких карьерных устремлений. Он взялся копать Херсонес – так это по дружбе. А то, что знаменитый Пумпянский

(не путайте с Пумпянским-литературоведом) консультировался у двадцатишестилетнего Севы Вагенера, неудивительно. “У меня просто папины книги”, – так объяснял Вагенер свои познания в археологии Крыма.

Он мог бы казаться не от мира сего (с фотографии на вас смотрит молодой человек в круглых очочках с несколько огуречной формы потомственно-умным лбом), но у него, например, хватило здравого смысла оставить византологию и поэзию французского символизма только для домашних досугов, в родной же школе, куда каким-то образом он был принят в конце 30-х, вел математику и физику. Нет, он не отказывал себе в удовольствии устроить ребятам экскурсию: если не в