Владимир Кантор - Гид

(искусственный рефлекс), оставив нож на столе, и Костя последовал за ним. Серега снял трубку. “Ну, у меня, – ответил он неохотно. И протянул Косте трубку. – Это твоя”. Это была Фроги. “Милый, ты что там делаешь? Иди домой”. Бурбон не препятствовал, когда Костя открыл дверь и, забрав оставленный в прихожей хлеб, выскочил наружу. Где ты теперь, моя Фроги?!

А Борзиков вдруг стукнул ладонью по столу и указал на Костю:

– Пока будем считать его подсудимым, но процесс наш продлится недолго. Я же говорил, что интеллигенция мечтает о мещанской цивилизации, чтоб ей было удобно, а не чтоб о высоком думать. Вы, либералы-западники, Россию развалили хуже, чем немцы во время Второй мировой. – Костя вдруг вспомнил длиннотелую женщину в институте, говорившую: “И что обидно: не завоеватели, не западники, а свои выгоняют”. – Из-за вас, интеллигентов гнилых, Россия в распаде.

Сколько лягушек завел, видали! Пока не очиститесь, Константин

Петрович, вы у нас под следствием, даже под судом. Я – прокурор, а остальные – присяжные, нам защитников не нужно. Мы крепко верим в нравственность нашего суда.

Борзиков говорил не запинаясь, как порой говорят сильно выпившие мужики из блатных, ярость его держала.

Костя пожал плечами, стараясь снять напряжение и воззвать к разуму:

– Владимир Георгиевич, не забывайте, что вы у меня в гостях и что сподвижников ваших тоже я пригласил.

– Себе на голову! – захохотал газетный обозреватель Саша Жуткин.

– Так всегда бывает, – утешающе молвил Кореневу Халдей Зыркин, выпив рюмку водки, закусив ее большим ломтем семги и вытерев салфеткой усатый рот. – Хочешь как лучше, а получается как всегда.

– Да, в самом деле, – согласился элегантный Журкин и тоже выпил водки, закусил осетринкой, заметив: – Хорошо, что закуска постная. А вы, Константин Петрович, прислушайтесь к своему внутреннему голосу и поймите, что проходящий сейчас суд имеет прямое отношение к оценке вашей нравственной позиции. Хотя, конечно, для интеллигентского сознания все амбивалентно, но надо искать абсолютные ценности.

Помните, как у Кафки в “Исправительной колонии” специальной машиной на теле преступника вырезали нравственные записи. Разумеется, это преувеличение, но смысл в этом есть.

– На теле вырезать? – переспросил Борзиков. – Мы и без машины обойдемся. Был бы нож поострее. За вашу нравственность, Константин

Петрович. – Он плеснул себе водки, да не в рюмку, а в стакан. И выпил.

Гости, случайно званые гости, сидели за его столом, выпивали и закусывали, не обращая внимания на хозяина. Иногда бросали куски мяса камуфляжным у стены, которые их ловили на лету и пожирали.

Зыркин раза два поднес им по стакану, которые они выпили, привстав и уважительно глядя на Борзикова. Правда, поверх Костиной головы эти гости продолжали обмениваться сомнительными репликами.

“Говорит, что нельзя лягушек трогать! Поглядите на него, белый весь.

И не ест ничего. Да ему кусок в горло не лезет. А может он, как лягушка, к насекомым привык?”

Глумление было явное. Немножко жутковато становилось. Надо было ответить достойно. И как-то перевести разговор на другую тему. А для того независимо пошутить. И тут в голову Косте пришла идея, вспомнился анекдот, который в метро рассказала ему походившая на

Фроги дама. Костя пожал плечами:

– Пожалуй, лучше, чем с вами, я с лягушкой поговорю…

– С кем?

– С лягушкой, – улыбнулся Костя простодушной улыбкой Ивана-дурака.

Он взял с кухонного пристенка белую лягушку с широко открытой пастью, предназначенной для хранения часов и браслетов. Он поднес ее открытую пасть к своему рту. Могло показаться издали, что это микрофон.

– Эй, что это?! – вскрикнул Борзиков.

Фигля с кривой улыбкой подскочил и вырвал лягушку из рук Коренева.

Внимательно повертел ее перед глазами, ощупал, пожал плечами:

– Да ничего. Обыкновенная браслетница.

Костя приставил открытую пасть лягушки к своему рту и заговорил, поражаясь дикости своих слов:

– Ты должна знать, что происходит. Только ты меня и выручишь. Я знаю, что ты далеко. Но если ты в течение получаса не приедешь, меня тут, похоже, убьют. Ты же говорила, что ты волшебница.

Борзиков аж икал от хохота.

– Константин Петрович, – обратился к подсудимому Журкин, тоже вытирая глаза от слез, – вы, наверное, вспомнили советский анекдот про полковника и чашечку кофе. Смею вас уверить, что той организации уже не существует. Но лучшие силы, которые сохранились, перед вами.