Владимир Кантор - Гид

Великое имя. Владетель мира. И прыгнул он, не побоялся. Незримый отец его враз и признал. От него, от этого Владимира, пойдет новая

Россия. Как писал один русский мудрец, Владимиру свойственно распространительное о себе мнение, мечта о себе, мысленное предвосхищение будущего своего значения в мире, разговор о своих подвигах, открытиях, власти и так далее, то есть обо всем этом в будущем. Но, внушая себе мысль о будущем величии как о настоящем,

Владимир сравнительно легко и окружающих вовлекает в магический круг своего сознания. Тогда случается то, что эти мечтания оказываются признанными и Владимир в самом деле представляется владетелем дум всего мира; это почти призрачное величие – чародейски построенный за ночь дворец. Но дворец этот почти нерушим. А кто может разрушить, того нам не знать. Но – береги мальца.

Поднялся и ушел. Мать берегла сына и ждала успехов.

И успехов было много. И до старшего лейтенанта дослужился во время войны, и не убили, потому что – слава Богу – проработал в обслуге на аэродроме, хотя потом и рассказывал всем, что имеет тридцать один боевой вылет. Тридцать один – уж очень достоверно звучало! На самом деле двадцать вылетов было критическое число. Больше почти никто не переживал, сбивали. Но люди верили, а вскоре и сам поверил, играл в сурового солдата. Физиком стал, по философии докторскую защитил, профессора получил. А затем вступил в прямую схватку с уже распадавшимся режимом, написал великую книгу. Надеялся, что его признают, всех этих Брежневых и Сусловых выгонят и призовут его,

Борзикова, чтобы он навел наконец порядок на этой обильной природными богатствами земле, земле, которая все больше и больше походила на бардак. Но хватка у тех еще была, его выгнали за рубеж!

И что значил тот писательский успех по сравнению с тем, что к власти пришел ничтожный Горбачев и учинил, как гениально сформулировал

Зиновьев, “катастройку”. Борзиков звал последнего Генерального секретаря на телевизионный диспут, тот отказался, но гражданство вернул. Потом с Ельциным все же удалось подискутировать. Но тут произошла та самая гамбургская неприятность, и он на несколько лет выпал из возможной обоймы. Его забросило в Париж, в эту чертову лягушечью глушь, где одни лягушатники могут жить. Но формы он не терял, нет, не терял. Биографам будет о чем писать.

Правда, еще Наполеон говорил, что от великого до смешного один шаг.

И потому очень мешал ему здесь Коренев, постаревший, но все же еще живой. И Коренев-то знал про это смешное. И про Алену тоже, история с Аленой тоже их связывала. Можно, конечно, представить, что он просто изнасиловал его жену… Да, так лучше считать. Жаль, что он не еврей. Сколько у этой нации грехов перед Россией! И передо мной был бы грех.

А Костя тем временем, оглядывая зал и всматриваясь в незнакомые и полузнакомые физиономии, вдруг вспомнил именно то, что никак не мог припомнить по дороге сюда. То, что не вязалось с образом генерала от диссидентства, почти Суворова, который, говорят, тоже позволял себе ни с того ни с сего кричать петухом. Которого, выражаясь бытово, он

“обманул”, которому “рога наставил”. Но все же генерала, почти фельдмаршала, не шута же. А в Париже, да, в Париже… Образ парижского

Борзикова был совсем другой. Парижская история стоила гамбургской. И если бы кто о ней проведал, то важность этот фельдмаршал уже не смог бы сохранить. И не узнал бы в тот раз Костя Борзикова, не захотел бы узнать, чувство сексуальной вины перед ним помешало бы, но Борзиков сам признался.

Приглашение было как с неба свалившееся. Коренев послал по совету приятеля свой проект по работе в архивах и библиотеках Парижа в фондацию “Maison des science de l’Homme”. И вот с бульвара Raspail пришло приглашение на две недели, как он и просил. А потом пришел и e-mail с адресом от хозяйки его будущего парижского жилья. Еще в аэропорту Коренев купил карту, опасаясь своего патологического топографического кретинизма, а также и проездную карточку – сразу для передвижения в метро и на автобусе, под названием “Paris visite”. И улицу он нашел, и код сработал, и ворота открылись, и поднялся он на весьма высокий шестой этаж по витой лестнице, где на лестничных площадках стояли цветы, какие-то резные ящики, на дверях квартир висели таблички с французскими именами, иногда цветочные венки. Квартирка Ивонны находилась в мансарде, под самой крышей.

Этот род жилья придумал для бедняков архитектор Мансар. Похоже, именно в таких местах жили многие русские эмигранты. Сразу строчки