Павел Крусанов - Американская дырка

Однако все по порядку.

Итак, я позвонил ему. Мы встретились под Лугой, на нейтральной полосе, в придорожном трактире с не то психоделическим, не то трансперсональным (уже не вспомнить, что там что) названием “Дымок”.

Крыльцо едальни выходило прямо на Киевскую трассу, поэтому отыскать заведение было нетрудно.

Абарбарчук (чтобы избавиться от излишней рефлексии по поводу его истинной личности, впредь я буду называть Абарбарчука-Курехина просто Капитан – так будет лучше) – в тех же усах и эспаньолке – вкушал индейку с грибами, задумчиво орудуя чуть выдающейся вперед челюстью. Себе я заказал телятину в горшочке и стакан “Каберне”.

Было так жарко, что вороны снаружи летали с открытыми клювами, а из земли дрожащим маревом поднималась тоска. Вероятно, следовало обойтись мороженым в клетчатом вафельном стаканчике, но пахло здесь так аппетитно, что легче оказалось поддаться и отведать что-нибудь, чем устоять.

– Вы страдаете химической зависимостью? – услышав о стакане

“Каберне”, спросил Капитан.

– Нет, – нашелся я, – я ею наслаждаюсь.

На стойке, рядом с кассой, стояла широкая ваза с фруктами. В компанию розовощеких яблок, бледных китайских груш и ноздреватых апельсинов втерся косматый кокос, который, если смотреть на него с макушки, походил на злого трехглазого зверька. Я прибавил к заказу китайскую грушу и подсел за столик к директору затейливой конторы.

Еду и вино подали на удивление быстро.

– Я хочу с вами работать, – сказал я так решительно, будто в случае отказа готов был прибегнуть к шантажу.

– Прекрасно. – Конечно, он еще при первой встрече понял, что я его узнал, и, надо думать, был доволен моим таинственным молчанием. -

Тогда вам следует пройти тестирование, а вслед за тем – инициацию.

– Инициацию?

– При поступлении на службу в “Лемминкяйнен” женщинам мы отсекаем фалангу мизинца, а мужчинам – ухо.

Я промокнул салфеткой губы и отхлебнул из стакана “Каберне”. В свое время на ТВ Капитан с необычайно глубокомысленным видом неоднократно пудрил людям мозги – если бы я этого не видел, то, ей-Богу, не понял бы, что он шутит. Впрочем, то, что он всю жизнь делал, шуткой все-таки назвать никак нельзя.

Поковыряв вилкой грибы (к ним, как и к братьям нашим меньшим, он, видимо, имел пристрастие), после умеренной паузы, в ожидании возможных с моей стороны уточнений Капитан спросил, какое качество в людях кажется мне самым скверным.

– Стяжательство и алчность. – Мне даже не потребовалось времени на размышление – давящиеся за копейку соотечественники, непомерно расплодившиеся вокруг, едва только Россию покрыла своей тушкой прагматическая “американская мечта”, меня достали. – Еще

Фламель-философ говорил, что бо2льшая часть прегрешений ведет начало от жажды золота, которая прет к нам из донной слизи преисподней, и что алчность – корень всякого греха. Ведь жажда денег относится к разряду тех вещей, которые способны доставлять человеку как непомерную радость, так и огромное горе, что, как известно, в равной мере ослабляет разум.

Выслушав меня с большим вниманием, Капитан полюбопытствовал: что я,

Евграф Мальчик, думаю о времени? Вообще о времени?

Мысленно я отправил его далеко – к инвалиду Хокингу, а вслух сказал, что не могу судить о природе этого предмета, так как недостаточно осведомлен о божественном замысле, но могу изъявить свое к нему

(времени) сугубо личное отношение.

– Довольно и отношения, – милостиво согласился Капитан.

– Время – это такая медленная пуля. – Я отправил в рот кусок протомленного в горшочке мяса, вполне, надо сказать, приличного. – А вообще мне нравится, как просто и легко смотрел на то, что мы здесь называем временем, античный мир. Он не думал о свернутом, как свиток, небе, не думал о конце истории, не представлял его и потому не ждал. Античный мир помнил прошлое, жил настоящим и мало заботился о будущем, поскольку считал будущее как бы уже состоявшимся. Отсюда беспредельное доверие оракулу Аполлона Пифийского. Ведь пифия прорицала будущее как уже случившееся – оно уже есть, просто лежит за горизонтом, будто ионийский берег, просто человеку его пока не видно. Отсюда и тяга людей античности жить настоящим, сознавая, что самый интересный человек – тот, с кем я говорю сейчас, а самое важное событие в жизни – то, что происходит со мной в данную минуту.

Из этого наблюдения – о пифиях, прозревающих будущее во всю его длину так, будто оно всего лишь невидимая часть прошлого, – можно было бы сделать интересные выводы относительно способов манифестации