Афанасий Мамедов - Самому себе

Вскочил я, взвыл от невозможной, навалившейся догадки! Вокруг послышалось рычание, лай… Неким раньше мне неизвестным чувством я ощутил опасность сзади, слева, успел покрепче упереться своими всеми четырьмя лапами – и устоял. Но много ли я выиграл от этого? Меня куснули в ляжки с двух сторон, пребольно тяпнули за ухо, угрозно зарычали в лицо… Я посчитал за лучшее прилечь, а еще лучше – мне бы вообще не подниматься! Хотел сказать: “Ну ладно, ладно…

Поучили. Все!” Но это и так сразу поняли, и даже еще раньше, чем из меня исторглось вместо слов какое-то поскуливание. Учителя, наставники по части норм общественного поведения ночью угрозно-вразумляюще еще немного порычали надо мной и, ворча, по своим лежкам разошлись.

Вновь воцарилась тишина. Только посапывание слышалось да время от времени кто-нибудь из моих новых собратьев выпускал газы. Болела пораненная лапа. Мне не спалось. А как могло иначе быть? В голову лезло все: от Апулеева осла и до булгаковского Шарикова. Но Шариков был Шариком и раньше, а господин профессор его лишь в это состояние возвратил. Вервольфы из германских сказок вспомнились. Тем волкам-оборотням и, кажется, нашим славянским тоже, для превращений нужно было перекатиться через пень с воткнутым в него ножом. А интересно, как это у них получалось? Хотя при помощи нечистой силы… И здесь неважно, что нечистая, главное – Сила! Она может с ножом и без ножа… Нет, нет, почему без ножа? Нож был. Был!

Я кое-что начал вспоминать. Встало перед глазами, как мой нож исчез в селедочном, холодном блеске Волги. Так, значит, я убил ее, если вещественное доказательство поторопился в реку выбросить? Но ведь не мог я в “Серый дом на горке” пойти с ножом, мне надо было забежать домой, чтобы взять его на кухне, а потом… Из этого “потом” мне ничего не удавалось вспомнить, зато всплыла картинка, как фээсбэшник средних лет в штатском, в непримечательном костюме, с таким же малопримечательным лицом протягивает мне стакан воды. Я пялюсь на него, а он кивает. “Выпейте…”

Это какой же вид был у меня, если его, пусть не свирепого, а, скажем, просто среднего чиновника, подвигло на такое? Было выражение когда-то – “опрокинутое лицо”. Что же меня так опрокинуло? Что я нашел в зловещей папке с надписью: “Дело №…”? Ведь дядю Антона я и так давно подозревал без всяких доказательств, это меня вовсе не поразило бы. А кто еще тогда в семье был? Я-то писать еще не мог, едва лишь научился “мама” выговаривать, и значит… Нет! Нет, я не хочу! Мама-а! Сейчас башку себе о что-нибудь размозжу! Нечистая, ты слабо переделала меня, если такое все равно на ум приходит.

Он взвыл бы, если б не боялся, что ему снова трепку зададут.

Обхватил голову лапами, тихонько заскулил и тут же сунул лапу в рот, как люди в большом горе порой делают, заталкивая крик вовнутрь; однако получилось слишком больно: ведь зубы-то теперь – клыки!.. И рана еще… По счастью, с горя не только люди, но и собаки тоже как-то особо быстро засыпают: защитный механизм един.

Утро пришло к нему сквозь сон задолго до появления первого солнечного луча, нос уловил чуть-чуть другой, рассветный запах воздуха, ухо восприняло колесный лязг первого трамвая на выезде из далекого депо. Вздрогнула шкура по хребту, глаз приоткрылся. В серенькой полутьме кучками меха на бело-черном шахматном полу, замусоренном битой штукатуркой, лежали, посапывая сонно, его теперешние новые собратья.

Едва проснулся я, вопросы снова засверлили голову. Как я попал сюда?

Прямо так и материализовался ночью здесь в собачьей шкуре? Или меня кто-то принес да положил сюда, пока я в отключенном состоянии пребывал? Я же не знаю, сколько дней или минут в отключке находился.

А может быть, я просто брел по улицам уже на четвереньках и нос меня привел сюда по следу этой стаи. Нашел своих. Так что же, они и есть для меня теперь “свои”? “Ой, перестань! – себя одернул тут же.- Еще в священных текстах было: “Живая собака лучше мертвого льва””. Я бы чуть изменил – живой собаке лучше, чем мертвому льву! Ведь все, что есть, есть в жизни; вне жизни ничего нет, даже тьмы. Небытие. Тут же непрошеной змейкой подползло: а может быть, в собак и превращаются те, кто уж слишком хотел жить?

А стая начинала просыпаться. Зевали. Встряхивались. До хруста в позвоночнике совершали потягушеньки. Чесали задней лапой за ухом.

Новенький на себе поймал чей-то тяжелый взгляд и тут же левой задней увлеченно заскреб за ухом. Сержантский взгляд принадлежал грудастому средних размеров индивиду с явным наличием бульдожьей крови.