Ведь если бы я задал себе вопрос: что я делаю? – то, наверное, пришел бы в ужас, и тогда не было бы между нами столь нежной безмятежности.
Ветер подул с северной стороны, в окно входит прохлада, тактично и осторожно разделяет наши тела, так смело прилипавшие друг к другу.
Влага, которой мы обменялись, уже подсыхает, легкий холодок заполняет пространство между нами. Робко, как впервые, начинаю я прикасаться к тебе, ты трогаешь меня – чуть-чуть смелее, но тоже деликатно. Нам не хочется фамильярничать, нам хочется церемониться друг с другом, чтобы вторая встреча, если она назреет, так же ошеломила, как первая.
Ладонь моя пускается в долгий путь от твоего колена вверх.
Медленно-медленно: каждый шажок – не более миллиметра. Тебе нравится эта незатейливая игра, мы оба притворяемся, что просто не знаем, к чему приводят подобные шалости. Что дальше-то будет?
А вот что: когда мои трепещущие пальцы поднимаются до определенного уровня, ты внезапно берешь их под арест, сомкнув белые полноватые бедра. “Все! Теперь не отпущу! Ни-ко-гда!” Именно в таком положении тебе становится удобно рассказывать про себя все-все.
5. – ЭТО БЫЛО ТАК КРАСИВО
Очень красиво меня соблазняли. Да! Он был художник и все делал в высшей степени художественно. Я на втором курсе стала писать работу о русском импрессионизме и на зональной выставке с его картинками встретилась. Сюжеты простые, наши новгородские: Ярославское дворище,
Юрьев монастырь. Все внятно, узнаваемо, но с легким импрессионистическим акцентом. Не в осенне-зимней лиловой гамме, а в летней, розово-оранжевой, чувственной такой. Сейчас это и посмотреть нигде нельзя, все пребывает в частных американских коллекциях.
Свободный был человек – не стеснял себя определенным местом жительства. Жил – везде. Жены венчаные-невенчаные, дети брачные-внебрачные – по всей нашей необъятной стране. Я к нему первая пришла, весной, в Юрьево, где он вместе с веселыми картинками своими обитал в деревянном домике. И за полгода очень многому научилась – во всех смыслах.
Научилась я картины читать, понимать. Находить такой угол зрения, когда все становится вмиг ясным – без всяких там охов и ахов, без искусствоведческих ля-ля. И сама побывала картиной – правда, не до конца.
Юбка моя его привлекла – цветастая и длинная, до земли. Была некоторое время мода на такие. Он жадно – творчески жадно – на меня взглянул и говорит: “Буду писать тебя в этой юбке. Вот только верх этот белый не подходит. Да тут никакой верх не подойдет, кроме естественного. Убери-ка все, что выше пояса”.
Вот оно, самое яркое мгновение моей жизни. Когда розовые мои соски почувствовали одновременно свежий майский воздух и свежий мужской взгляд, я испытала все, что может испытать женщина от контакта с лицом противоположного пола. А его взгляд долго сохранял свежесть – предельно сосредоточенное внимание и ни малейшего нервного возбуждения. Так что я была готова сколько угодно сидеть-стоять в заданных позах. А потом одевалась и уходила домой. Мне все равно было, с кем он спит или не спит. Ведь у нас с ним было совсем другое, особенное.
Лето наступило – еще жарче, чем нынешнее. Начала я уставать от сидения в кресле, да еще с откинутыми руками – то правой, то левой, то обеими. Запретил мне подмышки брить: “Ты не фотомодель. Мне нужна твоя дикая природа, чтобы ты цвела и пахла на полотне. Мы сейчас эту прозрачную струйку с твоего бока сюда возьмем”. А когда сам уставал и садился в кресле отдохнуть, то милостиво разрешал мне присесть к нему на колени. Немножко целовал мой глупый полураскрытый ротик, но к груди ни руками, ни губами не прикасался. Гурман! Умел женщину развернуть и в пространстве, и во времени, хладнокровно продегустировать весь спектр ощущений…
И вот – кульминация. С неба поступило какое-то повеление: то ли верховный громовержец хотел наши отношения пресечь, то ли решил довести их до апогея. Потемнело тогда, все окно тучей занавесило – хоть свет включай. А живописец все ко мне придирается: “Свободнее, свободнее! Ну, куда твоя раскованность и непосредственность подевались?” Действительно, что меня сковывает? Наконец осенило, и когда художник удалился во двор, быстренько я освободилась от трусиков своих белых и в сумку их сунула. Казалось тогда, что тайком раздеваюсь, а может быть, он мне именно это велел сделать – без слов, без просьбы или приказа.
Возвращается мой мастер. На этот раз натурой доволен: “Вот теперь ты хороша. Солнце вернется – и продолжим”. Но солнце возвращаться не спешило, а я с невинным видом устроилась у мужчины на коленях. За окном вертикальный, стеной стоящий ливень, раскаты грома и, наконец, совсем рядом – молния. Вот когда пришло время ему взяться сзади руками за юные перси, приподнять меня и снова опустить… На сколько лет я тогда была моложе, на столько же килограммов была легче, чем теперь. Вообще как-то просто и безболезненно проделался этот якобы великий шаг – ахнуть не успела. Села девочкой, встала женщиной. И было мне безумно хорошо.
Читать дальше