Петр Ореховский: Бутылка, законченная питьем ( Рассказы )

За ужином вы молчите; все паузы заполняет сын, который лепечет что-то постоянно, когда его рот свободен от еды. После ужина ты заговариваешь о покушении. Он удивлен или делает вид, что удивлен, – ты не знаешь. Но звонит телефон, на следующей неделе он едет инспектировать отделения Центробанка в крае. Вы не поговорили.

С тобой ничего не происходит. Вопрос, который сформулировал бы любой из героев детективных романов: принимал ли косвенное участие в покушении на журналиста твой благоверный или нет? – не выкристаллизовывается и не выпадает в осадок в твоей умной голове.

Ты ведешь прежний образ жизни; в вашей фирме по-прежнему куча клиентов; у тебя даже появилось ощущение, что их количество увеличилось. И куча подруг, которые любят мартини, кофе с мороженым и – поболтать.

Он вернулся из поездки почти через три недели. Пожаловался на скверные гостиницы и некомпетентность работников своей конторы в маленьких городках. Объяснил тебе, что повсюду принимают специалистов по принципу родства, а потом начинаются проблемы; что нужно ориентироваться на талантливых исполнителей из массы народной.

Если их найти и вытащить оттуда, то это – самые надежные и старательные работники, но его позицию в конторе только официально поддерживают, а неофициально проводят свою непотистскую кадровую политику. Трайбализм кругом, в общем. (Ты потом полезла в словарь, чтобы разобраться с терминами. Решила, что поняла его правильно.)

Редактор выздоровел после покушения и уехал из города. Следствие по делу закончилось ничем. Газета стала кусаться меньше, а ваши клиенты совсем исчезли с ее страниц.

Но однажды, почти два года спустя, он сам заговорит с тобой об этом.

Он расскажет, что газету покупал коммерческий банк, в котором обслуживается часть самых крупных клиентов вашей юридической фирмы.

А коммерческому банку нужны хорошие отношения с твоим мужем.

Редактору принадлежала треть акций газеты – в данных конкретных условиях блокирующий пакет. Он продал их первым из учредителей; собственно, ему первому и предложили. Задорого.

А потом ему было очень неудобно. Твой муж считает, что журналист сам выстрелил в себя, инсценировав покушение. После этого можно было сделать испуганный вид и заявить о продаже им акций газеты.

Задешево. Хотя учредители-то все равно знали истинную цену. Но остальные журналисты – нет.

Он смеется, рассказывая это. Вы обсуждаете свободу слова, и у него эта история пришлась и к слову, и к свободе. Ты опять испытываешь смятение чувств. А ведь ты носишь его второго ребенка. Но он пока этого не знает.

Ты скажешь ему об этом, он улыбнется, прижмет тебя к себе и скажет в ответ: “Счастье мое”, – и ты растаешь.

Ушедшие из времени входят в реку забвения. Она течет под толстым слоем повседневности, и только в редких местах можно пробить ледяную корку будней и увидеть тех, кого не было. Опасность подстерегает всякого, кто попытается это сделать: его начинают преследовать злобные химеры Литературы и Истории. Они рисуют перед путником миражи, уводя его подальше, в дебри бумажной реальности. А когда им не удается это сделать, когда человек все-таки пробивается к забытым поступкам и чувствам, они прыгают ему на спину и сталкивают в прорубь. И ушедших из времени становится больше.

Александр Мокин знал, чего он хотел. Это редкое качество человека вообще, а родившегося в России – и подавно. Отыскивая входы в иное измерение, лишенное времени, он снискал устойчивую репутацию наемного аналитика, которого интересуют в основном деньги. Он продавал свои услуги, проводил расчеты, оформлял доклады и на полученное вознаграждение ехал дальше. Входы в другой мир открывались неожиданно, и никаких правил в их расположении не было.

Это могло произойти во время посещения старого пивоваренного завода, когда ему рассказывали о тонкостях технологии производства светлых и темных сортов. Это могло быть в деревне во время пения заезжего гитарного романтика. В Нью-Йорке, где он видел циклопические мосты и изящные дорожные развязки. В Афинах, когда он рассматривал древние руины, выглядевшие так, будто их строительство закончили позавчера.

Все происходило мгновенно. Мокин оказывался в мире, где одновременно жили забытые боги, поэты, чьи стихи не сохранились на бумаге, строители, имен которых не было на эскизах и чертежах. Здесь все было возможно – впрочем, как это было возможно и в том мире, из которого он приходил. Время здесь заменялось пространством: из средних веков до индустриального общества можно было добраться, преодолев пару десятков каких-нибудь миллиардов миль. Люди здесь не старились – они стаптывались.