Валерий Попов - Третье дыхание

Снова звонок.

– Да!

– Тема есть, – неспешный голос Боба. А ты думал – он тебя отпустит?

– Я тут в Думу хочу податься – побалакать бы надо.

Самый подходящий момент!

– Я тут… немножко спешу, – я сказал вежливо.

– Счас буду, – отключился, гудки.

Заманчиво, конечно, помочь будущему государственному деятелю, но…

Есть более срочные задачи. Если я через сорок минут в Бехтеревку не домчусь – Нонну, глядишь, “упакуют”, как мать ее упаковали там.

Недолго мучилась старушка. Но у нее к тому времени муж умер уже. А я-то жив. К сожалению. Что ты такое говоришь?

Главное – ни хрена не готово, холодильник захламлен… как наша жизнь. Что я с ней тут делать буду – когда сам не знаю, что делать?

Ну, видимо, с ее приходом и появится смысл – в том, чтобы из болота ее тянуть.

С батей бы посоветоваться!.. но он, как всегда, величественно удалился в нужный момент! Хотя бы как-то проинструктировать его! А!

Все равно делать будет все по своим теориям! Хоть бы у себя пыль вытер – я провел пальцем по стеклу на полке! Но нет. Наверняка и тут в научную полемику вступит, а мне надо бежать. Ссыпался с лестницы.

Ч-черт! Тут-то и напоролся на батю. Не проскочить! С блаженной улыбкой стоит посреди двора, покрытого, как роскошным ковром,

“конскими яблоками”, и на руке держит сочный образец.

– Видал? – ко мне обратился. Спокойно разломил “яблоко”, половинку мне протянул. Для науки нет преград! Объект, достойный изучения.

Снаружи круглый, шелковистый, темный – на сломе более светлый, шерстистый, с ворсинками. Все? Я отвернулся от предмета, глянул на арку.

– Ценный, между прочим, продукт! – обидевшись на мое невнимание, назидательно батя произнес. Зря я брезгливость продемонстрировал к натуральному хозяйству. Будет теперь воспитывать меня. – В любом крестьянском доме, – голос свой возвысил, – ценили его!

Ну, в нашем доме тоже хранят. Не убирают. И даже производят, с размахом. Теперь тут у нас наездницы проживают – так что с этим не будет проблем.

Тут это как раз и подтвердилось – Анжелка свою лошадь вывела под уздцы. Конюшенная улица, где были когда-то Царские Конюшни, чуть в стороне, а у нас тут свое, нажитое. Сможем изучать.

– Прокатимся? – Анжелка задорно мне крикнула.

Я ей пальчик забинтованный показал, торчащий. Боюсь, неправильно меня поняла. Сделала неприличный жест – и в седло взметнулась, пришпорила лошадь – но тут же осадила. Из-под арки во двор, мягко, по навозной подстилке, знакомый джип въехал. Боб свинтил стекло, глядел на наездницу. Видно, напоминала “податливых валдаек” с хутора его.

Батя на Анжелку тоже благожелательно глядел, чуя, что перебоев с продуктом не будет тут.

– Между прочим, отличное топливо. – Отец бросил кругляк в снег с некоторым сожалением. – Кстати, экологически чистое! – усмехнувшись, добавил он. Вспомнил, видимо, мою историю про африканку, что жарила своему мальцу лепешки на верблюжьих какашках. Наше не хуже!

– Растаптывали в проулке, сушили, потом резали. Всю зиму печку топили, – поведал батя.

– Печку? – Боб даже вылез из тачки. – И тепло было?

– Жарко! – сверкнул взглядом отец.

Ну, надеюсь на их сотрудничество. А вот если я через полчаса в больнице не окажусь, будет действительно жарко! Я дернулся. Но батя

– слишком опытный лектор, слушателя никогда не выпустит, пока не внушит свое.

– Кстати, – произнес он задумчиво, – из-за кизяков и род наш такой!

Уже почти на бегу я тормознул возмущенно. Опять гнет свою теорию о влиянии условий на наследственность! Сколько спорили с ним, чуть не дрались – свое гнет упрямо.

– Как? – произнес терпеливо я. Насчет истории рода хотелось бы узнать. Как конкретно повлияли условия на нашу семью? Грыжа – это гены. А что еще?

Хотя в обрез времени, но это слишком важный вопрос.

– А?! – Хитрый батя, нагнетая обстановку, прикинулся глухим. Теперь еще надо уговаривать его. Не дождется! – Так из-за кизяков все! -

Долгая пауза. Я пошел? -…Дед твой, отец мой, носил кизяки в дом.

Отец его, прадед твой, такое устройство вешал ему через шею – ящик спереди, ящик сзади. Ну и надорвался он.

Как, кстати, и я. У меня даже раньше грыжа вылезла, чем у отца.

“Корень-то покрепче”! Год он насмехался, куражился – потом выскочила и у него. Так что грыжей мы навек обеспечены прадеду благодаря.

– Ну, работать он не смог больше. Начал книжки читать.

Аналогично.

– Потом писарем стал. Я видал записи его: каллиграфический почерк!