Валерий Попов - Третье дыхание

– единственный, кто сделает все… чем другие брезгуют. Только я могу! И абсолютно, кстати, не брезгую. Котлеты, кстати, делись куда-то с тарелок. Собачка? Лишь присохшие макароны остались – а это вообще ерунда!

Пошел. Побежал почти. С пирамидой тарелок – к туалетам. Тут мелькнула смешная мысль: может, с/ ее/ тарелками надо в женский? Да нет, все равно надо в мужской! – усмехнулся. Вот уж не чаял никогда, что возле больничных туалетов радоваться буду! Но не припомню, где в последнее время такое счастье испытал. На поправку идут дела! И какие люди тут чудесные – ту же молодую сестричку взять или соседку, интеллигентную даму. Понимает все, деликатно сочувствует. Тут же из туалета вышел старичок, увидел меня, радостно засуетился, дверь придерживал, пока я с тарелками входил. Чудесно – и он тоже свое место нашел, где в его годы полезен может быть и даже приятен!

Больничный рай? Как переход к раю настоящему? Скинул крышку с ведра, стал туда с тарелок соскребать ложкой. Да, состав мусора тут разнообразный: прогорклые окурки, тампоны окровавленные, чьи-то трусы обкаканные. Жадно вдохнул. Привыкай, не стесняйся. Третье дыхание твое, может быть, самое глубокое.

Сполоснул тарелки чуть теплой струей, составил горкой, по коридору понес. Встречая взгляды, почему-то лихо подмигивал: все о’кей!

В столовую внес, обклеенную веселыми аппликациями, тарелки на клеенку поставил: вот! Пожилая нянечка, что управляла тут, – седая, краснолицая – всплеснула ладошками:

– Это супруга ваша прислала? Ну молодец!

Обратно как на крыльях летел. И вдруг – Нонну увидал. Топает понемножку своими крохотными ножками!

– Ве-еч! – радостно проговорила. – Что ли выписывают меня?

– Ну!.. А кто тебе сказал это?

– Сестричка! Ну… сказала она, что капельница эта последняя. Кончен курс. Ве-еч!

– Ну чаво тебе?

– Узнай, а? Ить интерес-на!

– Ну а что? Можно! Вместе пойдем?

– Не-е. Я боюсь. Я лучше тут тебя буду ждать. Вдруг ты выйдешь и скажешь, – она мечтательно сощурилась, – поехали домой!

– Жди!

Я сам похолодел от столь неожиданной возможности – как-то не подготовился. Думал… А что вообще-то я думал? Что вообще-то хотел?

Хорошо, что перед входом в кабинеты врачей был такой отросток-аппендикс, закрытый занавеской. Я хоть постоял там немного, приходя в себя. Нонну домой? Прекрасно. И ее бредовая собачка к нам перебежит, и прочие чудеса начнутся. Нет, надо сначала понять. Я вернулся к ней.

– Занято, – безмятежно улыбаясь, сказал я. – Счас. Посидим маленько.

Я собрался с духом.

– Да, кстати, – как бы вскользь, лишь бы протянуть время, сказал я, – тут Настю встретил на лестнице… чего плакала-то она?

Глазки Нонны, весело, оживленно бегающие, остановились, словно пойманные, нижняя челюсть выдвинулась вперед, крупно дрожала.

– А тебе что? – проговорила она совсем другим, глухим голосом.

– Да так просто, – беззаботно ответил я. – Ждем! – Я кивнул на занавеску: -…Так чаво?

– Ты тоже пришел мучить меня?

– Нет… просто я спрашиваю, – начал злиться и я. Значит, только ей можно страдать, к остальным это право не относится?

Я смотрел на нее.

– Пристала ко мне… – Нонна, пытаясь успокоиться, надувала красные щечки мячиком, потом шумно выдыхала воздух, удерживая слезы. Но они все равно проступили на глазах, -…почему я пью, – отрывисто проговорила она.

– Где?.. Здесь? – пролепетал я.

– Ну а где же еще?! – вдруг произнесла она хрипло и грубо, вовсе в другом обличье… но такое мы тоже видели.

– Так ты пьешь… здесь? – проговорил я.

– …Нет, конечно! – с какой-то хамской ухмылкой сказала она. Так. И это она хочет выписываться?

– Ну и оставайся тогда тут всегда, если тебе так нравится! – тоже грубо произнес я. У меня тоже есть нервы!

– Вон-на что! – произнесла она нагло.

Я сидел раздавленный полностью. А только что ликовал! Идти к Стасу?

Но с чем? Мы долго молча сидели. Вдруг – словно переключатель щелкнул – она засияла снова, улыбалась весело и слегка плутовато:

– Ве-еч! Ну сходи, а?

Не в силах сказать что-либо, я поднялся с трудом. Пошел. Зачем-то задвинул за собой занавеску. Постоял. Но что можно выстоять тут?

Испариться бы лучше совсем, чтобы не решать, не думать! Два решения

– и оба ужасны. Трудно какое-либо предпочесть. Глаза не разбегаются, а, наоборот, сбегаются к переносице, чтобы не видеть ничего. Назад хода нет: что я ей скажу? А вперед? С чем я оттуда выйду? С каким решением? Одно знаю – с ужасным. Приятных решений тут нет.