Валерий Попов - Третье дыхание

– Салют! – весело произнес я. Нельзя отпугивать. – Ты прокатиться не хочешь сейчас?

Самое мерзкое – не в самом отчаянии, а в том, что его надо скрывать!

– На чем прокатиться?

– А на авто!

– Странная у тебя какая-то игривость с утра! И куда ж?

Нелегко игривость эта дается!

– А… Надо женку в больницу отвезти! – произнес легкомысленно.

Долгая пауза. Давал, видимо, понять. Судя по длительности – много чего. И прежде всего давал понять неуместность такого тона! В следующий раз буду рыдать. Тогда-то он точно испугается и сбежит. А сейчас, что ли, не точно? Если б хотел – таких пауз бы не устраивал!

– Извини… но она – согласна?

Вон какую высокую ноту взял! Решил отказать не просто так, а по причине своего благородства. Умно.

– Ты же знаешь конвенцию… За которую и мы с тобой, кстати, сражались: в психушку нельзя сажать без согласия клиента. Кроме… -

Кузя произнес.

– Кроме? – спросил.

– …Ну, я не помню, старик!

Измотал я его с утра непомерными своими требованиями: конвенцию наизусть знать… Но главное он четко усвоил. И я за это стоял. В общечеловеческом смысле! Но – не в таком!

Объяснить ему разницу? Впрочем, понял бы, если хотел!

– Ну, извини. Подзабыл немножко. Подучу, созвонимся. Извини.

Трубку положил.

Я на часы глянул. Пешком не дойдем. А в транспорте будет за всех цепляться – боюсь, что не хватит моих сил.

Бобу, может, звонить? Его вроде бы принципы не мучают в такой степени, как интеллигента Кузю, – боюсь, что многие в таких конкретных делах услугами беспринципных пользуются, не то замучаешься.

– На связи! – Голос Боба совсем рядом возник.

– Хелло! Это я. Твой тренер по этике.

– А-а.

– Встретиться хотелось бы…

– Голяк лепишь. Что надо-то?

– Да тут… женку в больницу закинуть!

Тут какой-то нарастающий грохот в трубке нас перебил.

– Что это? – закричал я.

– Сукодробилка врубилась! – заорал он ликующе. – Приезжай! Напишешь

– денег дам!

– Позвоню. – Я положил трубку и с гулких просторов вернулся в свою тесную квартирку. Да. Это не его масштаб. Это – твой масштаб. Ты и действуй. Никто не сделает вместо тебя. И желательно – в темпе. Как правильно тот же Кузя говорит, лучше сразу действовать жестко, чтобы потом не пришлось действовать жестоко. Вот только боюсь, что стадию жесткости я давно пропустил – осталась только стадия жестокости.

В кладовке не оказалось ее! Убежала? Но я не слышал, чтобы хлопала дверь! Но она могла и не хлопать. На бегу в спальню заглянул – и затормозил резко: она плашмя на кровати лежала. Вытер пот. И душу вдруг защемило. И облегчение, и жалость, и любовь: не оказывает яростного сопротивления! Она вообще, бедная, на сопротивление не способна.

– Собирайся, – мягко ей сказал.

Хорошо, что как бы в шутку “сбирайся” не произнес. Так мать ее говорила, что в свое время (или с опозданием даже) “сбиралась” по тому же маршруту, что Нонна теперь. Лучше не напоминать.

– Вставай, – качнул ее за плечо. Стадия мягкости. Которая, увы, несколько затянулась – и вот к чему привела.

Тут, как всегда вовремя, раздался уверенный скрип половиц: Командор приближается. Отец на пороге возник, свесив большую лысую голову в комнату, пытливо, как настоящий исследователь, изучая ситуацию. Но сейчас исследователи не нужны. Нужны исполнители – хоть чего-нибудь.

– Утро доброе! – произнес благожелательно.

Кривым кивком я этот факт подтвердил.

– А завтракать мы будем сегодня? – поинтересовался он.

Правильно! Всякие мелкие происшествия не должны сказываться на пищеварении. Тут он прав – и этим и крепок. Это вот только меня всякие мелкие происшествия доконали.

– Ближе к вечеру! – довольно резко сказал и добавил ласково: – Хорошо?

Усмехнулся как не очень удачной шутке и медленно – так он ходит – приблизился. Господи! Если посылаешь несчастья – то зачем их еще и нагружать дополнительным багажом?

– У меня к тебе разговор, – словно не замечая ситуации, доверительно произнес. А зачем ему замечать посторонние ситуации? Он прав. Ему, в девяносто два года свои, дела соблюсти – нелегкая задача. Свой бы путь разглядеть! Понимаю.

– Ты к зубному меня не можешь сегодня отвести? – сморщился вопросительно, глядел мне в глаза.

На Нонну, распростертую на кровати, я указал:

– По одному, ладно?

Довольно твердо это сказал. Но в мягкости – утонешь и не сделаешь ничего.

Некоторое время он еще постоял, усмехаясь, – показывая, что мой отказ не унизил его, да и не мог унизить, – потом с громким хрустом могучего костяка медленно развернулся – и половицы тяжко заскрипели под ним… Несколько позже, батя! Хорошо?