Валерий Попов - Ужас победы

– База секретная все-таки!

– А.

Соленым ветром подуло, потом обрезало. Вошли в какое-то помещение, поднялись по крутой лесенке… видно, на сцену.

– Волнуетесь?

– Да.

Громогласное объявление по трансляции: “Всем свободным от вахты собраться в зале. Приехал лектор”. Сразу уж – лектор! Пытался волосики, которые из-под полотенца торчали, слегка пригладить.

Гулкий зал. Шум – как волны. Петро стал рассказывать морячкам, что я как бы железная маска, которая поклялась вечно (?!) носить повязку, напоминающую ей (мне?) про годы (?!) унижения и позора

(?!), испытанные мной при прежнем режиме. Но сегодня, в такой день, она (я?) решилась снять повязку и показать свое лицо.

Жидкие аплодисменты. Торжественно смотал с моего лица портянку.

Аплодисменты еще более жидкие. Судя по сбивчивым Петровым объяснениям, все, похоже, надеялись бабу увидеть. Ничего, поправим.

В зале негусто совсем сидят матросики, в основном в отдалении, в полутьме, – к лектору вовсе не рвутся. Все в будничных, застиранных, серо-голубых фланелевых робах (сам на флоте служил), на левом кармашке пришиты тряпочки с указанием БЧ – боевой части, – на корабле их несколько. Впереди только один матросик сидит, бледно-рыжий, БЧ-2. Это, кажется, радиолокационная?

– Савелий! Ты чего вперед вылез? В артисты метишь? – цеплялись к бледно-рыжему, он бойко всем отвечал: чувствовалось, что он у них лидер и клоун по совместительству, поэтому выставился.

Глядя на него, я начал рассказывать, как десять лет назад тут в тюрьму загремел, правда ненадолго. И направили меня в

“пресс-хату”, чтоб уголовники из меня выбили нужные показания.

Но главный там, Гера, вдруг проникся ко мне и решил не бить, а

“компрессик” сделать – вот этим полотенчиком. Лицо как бы все избитое, но кости целы. Так что и там хорошие люди оказались!

– Так ты за Геру нам тут агитируешь? – встал в глубине зала мичман, видимо воспитатель.

И Петро крякнул испуганно: не на того работаешь!

– Нет. С Герой я вам встречаться не советую!

Смешки в зале – уже в мою пользу.

– Тем более в роли губернатора!

Хохот. А у меня ужас: Гера узнает наверняка, что я выступил против него, – и “имидж” мой доработает до точки! Но – надо сказать!

– А в тюряге за что оказался? Спер что-нибудь? – Рыжий брал реванш.

– Да нет… не спер.

Стал рассказывать, как при прежнем тоталитарном режиме в роскошный Морской вокзал, построенный к какому-то юбилею

Брежнева, не пускали ночевать народ, чтобы мебель не пачкали. И пришлось мне вспылить, когда беременную женщину из дверей выпихнули.

– От тебя хоть беременная-то? – крикнул рыжий.

– …Нет. Но мне она понравилась.

Засмеялись.

– А как вы… вспылили? – вдумчивый, интеллигентный парнишка спросил.

– Булыжник кинул… И попал – случайно, наверное, – в “СЛАВУ КПСС!”.

– Так нарочно – или случайно? – пристал рыжий “затейник”.

– Честно… случайно! – ответил я.

– А сейчас хоть… пускают в вокзал ночью? – неожиданный чей-то вопрос.

Тут я растерялся:

– Пускают… наверное.

– Вы лучше нам вот что скажите, – въедливый мичман просил. – Вот вы, диссиденты, боролись с нашей системой за лучшую жизнь. Так почему же она такая паршивая стала?

Все почему-то радостно захохотали.

– Ну почему ж она такая паршивая? Такая, как вы сделаете.

Рассказал вдруг про трех горцев, перед которыми наш богатырь стул уронил, а старец, подумав, сказал, что это так, ветром опрокинуло. Простил.

– Это потому, что мы врезали им! – крикнул мичман.

– Да нет… Доброта, я думаю, не оттого появляется у человека, что ему врезали. Она раньше бывает, чем злость! – ответил я.

– Ладно, про доброту ты нам не заливай! – воскликнул мичман. -

Ты на мой вопрос не ответил: почему жизнь паршивая?

– Печальная – да. Ну а паршивой… мы сами ее делаем. Да, несчастий в жизни хватает, но от нас уже зависит, как мы горе свое будем пить. Из красивого сосуда… или из грязной лужи.

– А это уж как получится! – сообщил рыжий.

– Из какого сосуда-то? Не понял! – гаркнул мичман.

– Ну… можно с горем в грязи валяться…

– А можно – на трибуну подняться! – Рыжий на время вернул себе успех.

Но я вдруг расчувствовался почему-то перед матросами, которых никогда раньше не видел и вряд ли увижу еще когда… Не важно!

Главное – самому себе это сказать.

– Вот я сейчас… очень бедно живу, – услышал я вдруг свой голос,

– и часто, проходя мимо помойки в нашем дворе, ловлю вдруг себя на том, что завидую, какие хорошие вещи там иногда валяются.