Валерия Новодворская: Поэты и цари

Власть, кстати, пеклась о рабочих и крестьянах больше, чем о бизнесе. Для рабочих делалось все: кассы взаимопомощи, клубы трезвости, спектакли, религиозная литература, чайные; все, вплоть до организации «зубатовских» профсоюзов. А вот патернализма было многовато: добрый царь и рабочие, а бизнес – стяжатели и хапуги. Ни народ, ни власть до конца, до Потопа так и не поняли, что их спасение было в бизнесе, в той свободной, трезвой, рациональной среде, которую он создавал.

Война с Японией была хорошо нам знакомой попыткой устроить «маленькую победоносную войну» для поднятия рейтинга престола. Смысла в этой войне на краю света не было никакого. А вот ксенофобии (в дополнение к антисемитизму) прибавилось. «Япошки», «макаки», ура-патриотизм, быстро перешедший в революционную ситуацию после разгромов под Цусимой и Порт-Артуром, фраза из «Варяга», впоследствии удаленная: «Где ждут желтолицые черти…» – все это было для нас вредно. Николай II, глубоко штатский, послушался неумных советников (небось и воспитатель Победоносцев посоветовал ученику задать нехристям жару) и полез в дальневосточные дела. Мотивы? Не могу понять. Разве что Аликс сказала, как в окуджавской песенке: «Получше их бей, а не то прослывешь пацифистом, и пряников сладких отнять у врага не забудь». Увы! Пряников, как всегда, не хватило на всех. Россия с треском проиграла войну, народ подержал в руках оружие и применил новые навыки на баррикадах. За что воевали? – на этот вопрос не было ответа. Октябрьская политическая стачка прошла по лезвию ножа, хотя и Учредительное собрание, и свободы и права – это было резонно! А вот на 8-часовой рабочий день Россия не тянула по уровню экономического развития. Но получила. На оставшиеся ей 12 лет. До большевиков. В ГУЛАГе работали дольше…

Манифест 17 октября создавал шикарную основу для конституционного процесса, эволюционного развития, общественного согласия. Дума имела достаточно полномочий, а ответственное министерство нигилистам и левым экстремистам давать было рано. Этого и Ельцин не дал, и правильно сделал. Чтобы Витте, Столыпин, Гайдар и Чубайс отвечали перед эсерами, народными социалистами и Зюгановым с Жириновским?

Дума могла стать хорошим спортзалом для нашей начинающейся политики. Но щедрые дары Николая II, его желание договориться и искать консенсус не встретили протянутой руки. Обрадовались только будущие октябристы. Эсеры и эсдеки с энэсами продолжали бесноваться; «Союз русского народа» развлекался погромами; кадеты делали вид, что им мало: в каком-то ресторане, на столе, с бокалом шампанского великий Милюков призвал продолжать битву с царизмом. Народ же вел себя совсем интересно: один депутат из крестьян, несмотря на хорошее жалованье, украл на рынке поросенка; другой вывинтил в Думе иностранный унитаз. А тут еще в благодарность за парламент – декабрьское вооруженное восстание. От 9 января с его хоругвями и царскими портретами (и прячущимися в толпе провокаторами с оружием, стрелявшими в казаков) до баррикад прошло 11 месяцев. Надо было 9 января выйти к народу, а в крайнем случае пересажать тех, кто велел стрелять. А в декабре выбора не было. Жесткое подавление. Кровь. Расстрелы на месте. Как в 1993 году (хотя тогда все прошло гораздо мягче). Иначе октябрь 17-го наступил бы на 12 лет раньше.

Но вся интеллигенция осудила режим и воспела баррикады. Леонид Андреев, Александр Грин, Максим Горький, Алексей Толстой (который Николаевич), Пастернак, Куприн. Вся русская литература выступила против «сатрапов» и «душителей».

Первая Дума прозаседала 72 дня, и того было много. А тут еще кадеты стали защищать «вождей восставшего народа». Петрункевич – так прямо с думской трибуны! Да еще Выборгский манифест. Это уже было прямое обращение к «массам»: не давать рекрутов, не платить податей. Кадеты явно погорячились. За этот призыв они получили только кратковременный арест. Когда на второй день своей власти большевики объявят кадетов вне закона и этот самый народ в лице пьяной матросни придет убивать Шингарева и Кокошкина, до конституционалистов дойдет, что надо было блокироваться с «исторической властью».

До авторов «Вех» дойдет раньше. У них хватит мужества сказать страшную для интеллигенции вещь: «Мы должны благодарить власть, которая штыками и тюрьмами ограждает нас от ярости народной». Столыпин этим и занялся: экономическая свобода, разрушение общины, создание независимых собственников – фермеров, сохранение монархии, постепенное введение конституционных механизмов. Борьба с погромщиками, кстати. Но жестокое подавление боевиков, террористов, мятежников. Военно-полевые суды, казни, каторга. Умиротворение бунта не может быть приятным. Столыпин был нашим Пиночетом, нашим Франко. Он мог бы спасти страну в феврале 17-го. Но он не дожил, его убил эсер Богров, по совместительству агент охранки, еще в 1911 году. Его никто не оплакивал. Царь был холоден как лед (он, слабый человек, боялся верного, но умного и твердого министра). Интеллигенты злорадствовали. Они распевали куплеты: «У нашего премьера ужасная манера на шею людям галстуки цеплять…»