Николай Куценко - Скандинавские пляски [сборник]

© Николай Куценко, 2015

© ООО «ИД «Флюид ФриФлай», 2015

Его привезли поздно ночью, когда все спали. Наверно, никто не заметил, как он тихонько переоделся в больничный халат, сложил свои вещи в тумбочку и лег спать. Несмотря на то, что до подъема оставалось часа три, Семену этого было достаточно, чтобы выспаться. Жизнь на Севере, в самых суровых и лютых условиях, закалила его настолько, что обычному обывателю было бы сложно поверить, что человек может не только в них существовать, но и эффективно работать. Семен же свою работу любил и видел в ней даже некое предназначение, своего рода судьбу и миссию, в которую он свято верил и считал, что она выписывается кем-то сверху при рождении человека. А сам человек уже волен ею распоряжаться по своему усмотрению. Был он боевым северным летчиком.

Лет тридцать назад с первой женой и маленьким ребенком он уехал служить за Полярный круг молодым лейтенантом, хотел заработать на квартиру – на Севере платили двойную ставку – и вернуться назад в Москву. Но судьба распорядилась иначе, и Семен, не будучи карьеристом, стал, на удивление себе, быстро продвигаться по службе – через год получил квартиру, а через два – звание капитана и новую беременную жену. Со временем Семен привык к Северу и окончательно забыл о Москве, а самое главное, его уже туда не тянуло, все как бы прошло, налет интеллигентности смылся суровыми условиями города, в котором он служил, а когда-то нежная кожа заросла твердой щетиной, через которую он сам с трудом узнавал себя. И лишь редкие письма родителей чемто напоминали ему о Москве.

Но тридцать лет службы прошли как один день, и Семен ушел на пенсию – здоровье не оставляло больше возможности работать на Севере, а новая молодая жена все намекала на то, что школы в Москве лучше и их ребенку надо будет рано или поздно поступать в институт. Но даже не причитания седьмой жены и неизвестно какого по счету ребенка, не проблемы со здоровьем заставили Семена уехать с Севера, а старые больные родители, которым нужна была помощь, а, кроме сына, им рассчитывать было не на кого. Так, уже будучи полковником, он оказался в Москве, вернее, в одной из ее больниц на Каширском шоссе, в палате, где лежали пациенты с камнями в почках. Семена привезли туда с приступом мочекаменной болезни.

В палате, помимо меня и Семена Петровича, как мы его называли, лежал молодой фотограф и старый бесхозный дед, которого сдала в больницу его жена по причине его буйности – дед все время хотел с кем-то драться, хотя и говорил-то с трудом, а, кроме жены, разобрать его слова, наверное, не мог никто. Фотограф же, напротив, говорил больше самых болтливых женщин, чем раздражал даже меня. Рассказывал он главным образом о тех знаменитостях, с которыми ему удалось поработать, об интерьере их домов и прочей всячине из глянцевого мира, которая в палате не интересовала никого, кроме его самого. Но если к болтовне фотографа я уже привык, то к ночным вылазкам лежачего деда – нет, посреди ночи он обычно вставал и начинал бегать по палате и издавать странные звуки, иногда хватал палку и бил ею по подоконнику. Подобное зрелище пугало даже бывалых докторов, не говоря уже о новых постояльцах палаты.

Утром я проснулся от странного звука, мне казалось, что кто-то царапает железо, издавая тем самым противные частоты, от которых спать уже было невозможно. Я открыл глаза и увидел перед собой привязанного к своей постели деда. Он был испуган и судорожно пытался выбраться из оков. Вдруг со мной кто-то заговорил:

– Семен. Можно Семен Петрович. Хотя можно и Семен, сам решай, – произнес кто-то.

– Простите, я не понимаю, кто вы? – в попытках осознать происходящее начал я.

– Я же тебе говорю: я – Семен Петрович. Ты что, тупой? Вроде не похож.

– А, извините, я просто не понял, меня Николаем зовут. А это вы деда привязали?

– Да, этот дед буйный какой-то, спать мешает. Пусть теперь так живет.

– А как же? Ну, как есть-то он будет и в туалет ходить?

– Не знаю, накормят, наверно. А ссать? Так он все равно не ссыт! Если что, скажет нам – отвяжем.

– Понял.

– А этот, – и он махнул головой в сторону постели фотографа, – он что, пидорас? Видок у него, как у махрового пидора!

– Я не знаю, вроде бы нет. Он просто многих пидорасов фотографирует, поэтому, видимо, у вас ощущение такое.

– Это хорошо. А то я таких вещей не люблю. Если бы был пидором, я бы его тоже привязал, – сказал он и посмотрел на меня, – в целях собственной безопасности, – зачем-то добавил он и улыбнулся, пытаясь таким образом пошутить.