Анна Коростелева - Ловушка для снов

— Ни за что, — сказал Файтви.

— Ладно, — заскрипел О'Кэролан, — слушай: вы тут неровён час встретитесь кое с кем. Так ты спроси у них про три вещи…

— У кого? — не понял Файтви.

— Увидишь, — усмехнулся О'Кэролан. — Кто много по ночам шляется, тот их увидит. Значит, три вещи: отчего люди говорят на разных языках? Какая дорога длиннее, — туда или обратно? И сколько шагов до горизонта? Да выспроси у них про это хорошенько, не забудь.

И О'Кэролан тихо захихикал.

— У вас в Ирландии все так шутят? — обеспокоенно спросил Файтви, оглядываясь через плечо, когда они уже порядком отошли от того дерева, под которым сидел О'Кэролан.

— У нас в Коннемаре, может, и нет, — сказал Рори, — а вот ближе к Донеголу — там ещё и не так шутят.

Проснувшись на другой день, Нэнквисс нарисовал на своей левой щеке знак луны, на своей правой пятке — знак молнии, пересчитал стрелы в колчане и приветливо улыбнулся Рори, который сворачивал их стоянку.

слышалось с ручья вперемежку с плеском воды.

Там умывался Файтви, скрашивая себе это занятие какими-то валлийскими куплетами.

— Я не я буду, если эта песенка поётся так, как он её поёт, — мрачно сказал Рори Нэнквиссу. — Я слышал её по меньшей мере сто раз.

долетало с ручья.

— В этой песне, — сказал Рори, ковыряя в зубах, — и в помине нет никакой Гвен. Это уж Файтви приплёл туда какую-то Гвен и ещё себя самого впридачу.

— Ну и что? — сказал Нэнквисс.

— Да ничего. Я просто говорю, — сказал ирландец с неопределённым жестом, — что мы ещё услышим об этой Гвен.

Но никто ничего особенного и не услышал.

Только поздно вечером, устроившись под деревом и накрывшись с головой, валлиец спросил у Нэнквисса из-под пледа:

— Послушай, что бы ты сделал, если бы тебе отказала женщина?

— Нетрудно сказать. Я распустил бы волосы, расцарапал бы себе лицо и спел бы песнь Южного Ветра, вождя Народа Лососей, — не задумываясь отвечал Нэнквисс. — А что?

— Нетрудно это тебе, — поморщившись, сказал Файтви, и больше не услышали от него ни слова, пока не минула треть ночи.

— Я имею в виду, — если бы она ушла с другим? — спросил он тогда.

— Я распустил бы волосы, расцарапал бы себе лицо и воззвал бы к Духу Чёрного Бизона, поднявшись на высокую скалу в ожерелье из раковин макомы, — отвечал Нэнквисс. — И когда я уже спел бы Песнь Двух Лун, и Песнь Охотника, Вышедшего на Тропу, и Песнь Возвращения Белой Черепахи, и Песнь Тростника под Сильным Ветром, и Песнь Сильного Ветра над Тростником, я пошёл бы в свой вигвам. И я думаю, что к этому времени я бы уже чувствовал сильный голод.

Больше из-под пледа не раздавалось никаких звуков.

Тогда Нэнквисс подумал и решил развеселить Файтви.

— Послушай, — начал он, улыбаясь, — я кое-что тебе расскажу. Как-то раз Скунс поспорил с Койотом…

— Оставьте меня с вашими непристойностями! — сказал Файтви таким голосом, что Нэнквисс прикусил язык.

— Во как прихватило! — сказал Рори. — А что, не говорил я?

— Послушайте, вы, Скунс с Койотом, — застонал Файтви. — Поймите вы, я люблю Гвен больше жизни…

— Совсем плох, — сказал Рори.

— Послушай, Файтви, — поддержал его Нэнквисс, — если ты хочешь найти её, ну и вообще чего-нибудь добиться, любовь пока что можешь засунуть в свой левый мокасин, — эти дела лучше делаются на трезвую голову.

И в эту самую минуту все они услышали отдалённый стук копыт. Это было бы ещё ничего, если бы поблизости была хоть какая-нибудь дорога, по которой могли бы ехать всадники, но такой дороги не было. А тут ещё такой холод пробрал до костей, что все они не сговариваясь вскочили, предчувствуя что-то недоброе.

И тогда перед ними появилось воинство сидов.

Файтви одной рукой поспешно подобрал волочившийся по земле плед, а другой, щурясь, заслонил глаза от страшного зрелища. Кони сидов то вырастали до неба, то снова уменьшались, меняясь, как туман на болотах. Сами сиды были пронзительно красивы, и трудно было бы ожидать от них другого, но было, было что-то ужасное в их лицах. В этот миг поднялся страшный ветер, налетели клочья тумана, и Рори уже шагнул вперёд, чтобы уйти вместе с воинством сидов туда, куда зовёт их охотничий рог. Конечно, человека, ушедшего с воинством сидов, вряд ли кто после увидит в живых. Однако Рори был ирландцем, так что сиды были его родным потусторонним миром, и почему бы ему и не уйти туда, коли уж на то пошло? Но уйти оказалось непросто хотя бы потому, что на локте у него тут же повис сумасшедший валлиец, который совершенно не понимал ирландской души, ни в зуб ни в чём не смыслил, но, с усилием пройдя три шага против ветра, вцепился в локоть Рори мёртвой хваткой. Мало того: представитель племени Выдры, зайдя с другой стороны, снял со своей собственной шеи какой-то амулет, а попросту говоря — связку чьих-то зубов, втиснул его Рори в руку и сказал: