Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга II

— Ну, что молчишь? — спросила Ольга.

— А что сказать?

Она кашлянула.

— Пойдем. Ты много чего мог бы сказать. Ты не думай, что я всегда тебя обманывала. — Вдруг ее голос дрогнул. — Я ведь не такая…

— Теперь я не знаю, какая ты.

— Я та же самая, девушка из Литвы, — неожиданно сказала она по-еврейски. — Любовь — это для меня не шутки. — Она снова перешла на польский. — Я ждала тебя у ворот. Стояла и ждала, что ты придешь. Мысленно звала тебя. Всей душой звала, потому ты и услышал.

— А зачем звала? Чтобы я тебе компанию составил?

— Ты знаешь его, знаешь, как он богат и влиятелен. Но если ты хочешь на мне жениться, я скажу ему «нет». Он замечательный человек, он может нравиться, но мое сердце отдано тебе. Я ясно говорю?

— Да, ясно.

— Не могу я всю жизнь оставаться чей-нибудь любовницей. — Последнее слово она сказала по-русски. — Это не нужно ни мне, ни детям.

— Понимаю.

— Ты при каждом удобном случае говорил, что никогда не разведешься с женой. А мне что? Всю жизнь играть эту унизительную роль?

— Ничего унизительного.

— Это для тебя ничего. Дети взрослеют, Наташа уже все понимает. Сколько мне скрываться? И Ядзя все видит. Недавно твой волос на постели нашла.

— Ты права.

— Господи, сказали бы мне раньше, что я на такое способна, ни за что бы не поверила. Если бы кто-нибудь сказал Андрею, что я буду так себя вести, он бы его убил на месте. Это противоречит моей натуре, воспитанию, всему, во что я верю. Я далека от всякого фанатизма, но любовь для меня — это святое, самое святое. Делить любимого с другой женщиной… Господи, сама не понимаю, как я до этого докатилась. Будто это не я.

— Чего ты хочешь, конкретно? Что я должен сделать? — спросил Азриэл. — Моя жена на развод не согласится, да и я не могу.

— Ничего я не хочу! Все возможно! Если любишь по-настоящему. Всегда есть выход. Можно уехать в Америку. Никакая жена не удержит мужа силой. Ты когда-то намекал, что мог бы креститься. Тогда между тобой и твоей женой все будет кончено. Понимаю, для тебя это только слова, но знай: я готова на все! Завтра же уеду с тобой куда захочешь!

— Не кричи, я тебя слышу.

— Ради тебя я откажусь от его миллионов. А вот на что ты готов ради меня?

— На все, кроме одного: убить человека. Что-то еврейское во мне пока осталось.

— Это лишь красивая фраза. Ты бы ее не убил. Я пережила смерть Андрея, так что знаю: от страданий не умирают.

— Ты была молода. Ты и сейчас молода. А Шайндл этого не вынесет. Кроме того, я не могу стать вором.

— О чем ты?

— Я на ее деньги учился. Воровать, убивать — не в моем характере.

— Деньги можно вернуть.

— У нас ребенок маленький.

Ольга опять остановилась. Показалось, она сейчас рассмеется, но ее лицо осталось неподвижным и грустным.

— Ребенок? — переспросила она удивленно. — Когда это вы успели?

— Да вот, успели.

— И ты все это время молчал?

— Повода не было рассказать.

— Странно, очень странно. Скрывал от меня? А ведь я чувствовала, что ты о чем-то умалчиваешь. Кто у вас, мальчик, девочка?

— Мальчик.

— Ну, мазл тов! [90] Поздравляю! (идиш) — В ее глазах сверкнула насмешка.

— Даст Бог, и у вас с Валленбергом дети пойдут, — ответил он тоже по-еврейски.

— Нет! Хватит мне двоих. Когда-то я хотела родить от тебя, но это уже не актуально. Как назвали?

— Мишей.

— Интересно, что еще я узнала бы, если бы порасспросила тебя как следует. Наверно, у тебя еще парочка любовниц имеется?

— Нет.

— Ну, понятно…

Дальше они шли молча, на расстоянии друг от друга. Каждый погрузился в свои мысли. Вышли на Александровскую площадь, оказались перед древним, немым, устремленным в ночное небо обелиском. Слабо светили редкие газовые фонари, было безлюдно и тихо, словно уже стояла глубокая ночь. Лицо Ольги было в тени, она шла маленькими шажками, глядя под ноги.

— Как это произошло, когда? — спросил Азриэл.

Ольга вздрогнула.

— Совершенно неожиданно, сама понять не могу. До этого он держался очень корректно. Диктовал. Иногда разговаривали о чем-нибудь, мы ведь давно знакомы. Тосковал по Матильде, я его утешала как могла. Я и правда ему сочувствовала. Нелегко остаться одному на старости лет. И вдруг он заговорил обо мне. Совершенно другим тоном. Мне стало как-то так… Не могу объяснить!

— А как с религией? Тебе же в католичество перекрещиваться придется?

— Да, он такое условие поставил.

— Ну, Христу-то все равно.

— Не смейся, это серьезно.