Питер Кэри - Моя жизнь как фальшивка

А Бычок обходил стойла со своим дружком, посмотрел с холма вниз, и увидел свой любимый «армстронг-сиддли» посреди пруда. Он быстренько закончил свое дело и помчался к нам. В руке у него, помнится, был хлыстик, он эдак развязно им помахивал. Он еще не знал, что твоя мать сидит в машине.

– Тут что-то не сходится, Джон, – прервала я.

– Тебя там не было, Микс. Ты сразу же убежала.

– Но ведь ты ее не вытащил. Мама утонула.

Он помедлил.

– Ты разве не помнишь, где была в это время?

– Я была в доме, но я знаю, что она утонула. Как я могу не знать – это же моя мама.

– Дорогая, пруд у вас был мелковат. Вода поднялась только до ручек на дверцах. Ты же видела машину на следующий день?

Правда, видела. Приехали цыгане, стоявшие табором за Оксфорд-роуд, вытащили машину проржавевшим трактором «Фергюсон». Содрали кучу денег, оставили глубокие борозды на любимой маминой лужайке. Мама распорядилась бы в тот же день все заровнять и высадить новый газон, но она лежала в похоронном бюро, и в доме без нее стало пусто и жутко. Не знаю, чем занимались слуги, но цветы в холле забыли сменить. Я еще удивлялась – как быстро они умерли.

– Куда ты пошла, когда убежала в дом?

– Наверное, к себе в комнате.

– Ты сидела под столом на кухне, – поправил меня Слейтер.

– Этого я совсем не помню.

– Бедная малышка, – сказал он. – Ты вся дрожала. Должно быть, ты долго просидела под столом, пока я вытащил твою маму через люк и вынес на лужайку. Пруд с виду казался таким красивым, однако на дне скопился добрый фут ила и ряски, они облепили нас с ног до головы. Что она переживала в ту минуту? Она была страшно унижена. Выпрямилась, развернула красивые плечи, но одежда на ней промокла, просвечивало нижнее белье, к ногам прилипли водоросли. Туфли остались на дне, в грязи. Она прошла мимо гостей босиком, с жуткой улыбкой на губах. Бычок до смерти напугался, но попробовал, как умел, ободрить жену… «Дорогая!» – позвал он ее. Предложил руку, чтобы проводить домой. На мгновение твоя мама остановилась, что-то обдумывая, а потом оттолкнула мужа с такой силой, что он чуть не упал, и бросилась в дом. Бычок поплелся за ней, но твоя мама укрылась в кухне – ему бы и в голову не пришло искать ее там. Там она и сделала это, Микс. Там, а не в пруду.

– Как?

– Не надо, Микс! Зачем ты меня вынуждаешь?

– Как?

– Ножом, увы.

– Куда?

– В горло.

– Она перерезала себе горло?

– Прости, Микс.

– Почему же все мне лгали? Почему говорили, что она утонула в машине? Это же моя мать, черт побери!

– Кто, по-твоему, сказал тебе это?

– Все говорили! – крикнула я. Я злилась все больше. Стукнула стаканом так громко, что все едоки в этом убогом ресторанчике обернулись.

– Дорогая, не устраивай сцену. Очень тебя прошу. Хочешь – пойдем, прогуляемся.

– Я не имею ни малейшего желания прогуливаться.

– Кто тебе рассказал, Микс? Бедный старина Бычок?

– Не помню, кто. Я всегда это знала.

– Подумай, малышка Микс: с какой стати люди стали бы тебе лгать?

– Напротив, это очень похоже на моего жалкого папочку. Смерть так пугала его.

– Нет, дорогая, его нельзя назвать трусом, хотя он, в самом деле, слабоват был на похоронах.

– У него духу не хватило сказать мне правду.

– Микс, он же думал, что ты знаешь правду. Он застал тебя возле матери. Она упала около стола, ты выползла и схватила ее за руку, весь подол твоего белого кружевного платьица был в крови. Ужас. Вполне естественно, что ты все забыла. А я даже стихи об этом написал: «Кровавый мак».

Я поверила Слейтеру – не из-за стихов про кровавый мак, а потому что смутные очертания той сцены проступили в памяти, как детский кошмар. Жуткое до обморока ощущение.

Слейтер следил за мной; обычно яркие глаза омрачились печалью.

– Не надо было тебе рассказывать, – произнес он.

Но я могла думать только об одном: как несправедлива была моя ненависть к Слейтеру! Когда я поднялась с места, шумный ресторан затих. Мне было все равно.

Присев на корточки перед великим соблазнителем, я взяла его руку и поднесла к губам.

– Простите, – сказала я. – Я была к вам несправедлива.

И прижалась щекой к его ладони.

– Перестань, Микс! – попросил он. – Все смотрят.

– Мне насрать.

– А мне – нет.

Не помню, как он расплатился – хотя, разумеется, нам принесли счет. Не помню, где мы бродили – где-то у реки, там еще стояла величественная старая мечеть. Потом мы миновали поле для игры в крикет и знаменитый клуб, который англичане прозвали «Пятнистая собака», поскольку в числе первых членов были и цветные, например, султан Абдул-Салад [64].