Владимир Орлов - Бубновый валет

Зимой у реставраторов работы шли все больше как бы неприметные – в мастерских, в помещениях – Софии, Покровского собора, Архиерейского дома и пр. Впрочем, и в теплые дни ударные труды у нас случались редко. Как, впрочем, и у всей реставраторской братии по стране. Из-за пренебрежительного отношения общества к их делам, из-за вечных затруднений с рублями, из-за неподвоза материалов, из-за задержек с документацией и т. д. Наши тобольские в простоях подзарабатывали: кто чинил старые дома и дворовые постройки, кто ставил “дачи” на увлекших тогда сибиряков садах-огородах. У меня же было время сидеть в архиве и даже для прогулок по городу, становившемуся мне все приятнее. Ну и, естественно, для спортивных разъездов. Неделю я провел в Менделееве, в “своей” бригаде, и даже получал навыки сварщика, на случай, если какая комиссия вдруг пожелала бы поглядеть на меня в моменты профессионального воодушевления. Или хотя бы вопросы задать по технике безопасности.

На Почте, в Доме связи, из окошка “до востребования” у Анны Даниловны Швецовой я получал конверты из Европы. Из письма Марьина узнал, в частности, что сватовство Глеба Аскольдовича Ахметьева расстроено, а сам Глеб Аскольдович вот-вот получит назначение во взрослый, чрезвычайной важности журнал на чрезвычайно важную должность. Вскользь Марьин сообщал о том, что в сентябре или октябре ключи от квартиры мой отец непременно получит. В “цидульке” стариков я углядел косвенное подтверждение этому (“с твоими бумагами в райисполкоме все нормально, до октября приезжать нет нужды”…), они поздравляли меня с трудовыми успехами (я, “сварщиком”, стал отсылать им в месяц сто рублей). Расстроило меня послание Лены Модильяни. Тоски и томлений моих Елена Григорьевна, видимо, не ощутила, служебно отвечала на мои якобы вопросы, сама она уже была увлечена Францией, Францией, Василий, Францией, этим, возможно, и объяснялся ее PS: “Да, Василий, если ваша солонка – Бонапарт, скорее всего, она исполнена с севрского оригинала эпохи Ампир”. Переписка наша позже еще продолжалась но вяло, а потом и вовсе затухла. О чем я, признаюсь пожалел.

В конце мая мы начали ставить восточную квадратную башню, самую богатырскую из башен Софийского двора. На высоченном окоеме Троицкого мыса, над обрывом Никольского взвоза. Позже севернее предстояло поднять круглую Орловскую башню и замкнуть ею восточную стену Кремля. И башни наши, и стены, понятно, были новоделами. То есть созданиями, на взгляд педантов, сомнительными. Но допустимыми, в иных случаях и единственно возможными (и башни Кремля Московского – новоделы, правда века семнадцатого), а по одной из конвенций реставраторов и археологов и узаконенными. Три с половиной века назад Кремль воздвигали по умыслу Семена Ремезова московские и устюжские каменщики с подмастерьями Герасимом Шарыпиным и Гаврилой Тюниным во главе. Но не было их Кремля. А мы его поднимали не заново, а впервые. Впервые – за Уралом, впервые – в Сибири. Избалованная фантазиями, моя натура принималась за свое. Я уже упоминал как-то о нашей с Алферовым и Городничим игре “Кем бы я был в…”, своего рода умственно-нравственной машине времени с погружением себя в предложенные исторические обстоятельства или же в какую-то историческую личность. Игра была заразная, и если мы ею увлекались, из себя не отпускала. Теперь же я нырнул в нее (Тобольск к тому располагал) один. То Федором Михайловичем Достоевским ходил вблизи Тюремного замка (он-то, может, и в самом замке), взволнованный только что услышанной историей страсти старика Ильского к невесте сына (“Карамазовы, Карамазовы…”). То Александром Николаевичем Радищевым подбегал к окну Реентереи (полгода дали благополучно жить в Тобольске перед отправкой в Илимск и к архивам допустили): не едут ли? Поджидал Александр Николаевич приезда детишек Кати и Павлуши с милой Елизаветой Васильевной Рубановской, сестрой почившей супруги… Здесь же и венчались Александр Николаевич с Екатериной Васильевной… Или ссыльным капитаном Алябьевым с нотами только что сочиненного романса поспешал к дому Елисеевых… Вот такие возникали у меня перемещения… Теперь же, укладывая кирпичи в возводимую впервые надвратную башню на Троицком мысу, я ощущал себя каменщиком подмастерья Гаврилы Тюнина. До меня здесь каменных строений не было. А что было? Было одно дерево. Деревянный девятибашенный Кремль. Деревянная же София о пяти верхах. Кто видел тот Тобольск? Теперь мне требовалось погружение в век семнадцатый. Но в кого – в нем? А хотя бы в того же Крижанича.